• "И обещала жизнь нам долгий-долгий день..." (1933—1937)
   
• "Предчувствие" (1937—1940)
   
• "В тоске тюремного безделья"
   
• "Обломанное дерево" (1940—1943)
   
• "Из года в год все те же нары" (1944—1946)
   
• "Еще смогу я вновь родиться" (1946—1947)
   
• "По старым и новым следам"
   
• "Последняя осень" (1947—1949)
   
• "Посвящения"
   
• "Поэмы"
   
• "Переводы"
   

Поэмы

СНЕГУРОЧКА
лирическая поэма

1.

Там, где хмурые сосны сурово молчат,
Там, где филины стонут и совы кричат,
Где березы, тоскуя о лете,
Розовеют в туманном рассвете,

Там, где заячьи петли да волчьи следы,
Где не тают до лета зеленые льды,
Там, где бел ослепительно иней
(На свету, а в тени — темносиний), —

В том краю моя тихая радость жила —
Как березка, стройна, как зайчишка, бела,
Длинноногая милая дурочка,
Недотрога, дикарка, Снегурочка.

Где живет она — так я узнать и не смог.
Но ведь был же у ней где-то там теремок
Под снегами засыпанной елью
С белоснежной девичьей постелью!

По заросшим оврагам, по голым буграм
Я на лыжах к ней в лес прибегал по утрам.
Глядь — она уж идет мне навстречу,
А откуда — никак не замечу!
Много дивных морозных и солнечных дней,

Проведенных с утра и до вечера с ней
В заснеженном лесу за опушкой,
Был я счастлив с моею подружкой.

Но она не пустила меня в теремок
Погостить. А я тоже так больше не мог...
Каркал ворон, кричала лисица
В день, когда нам пришлось разлучиться.

2.

Ни слова, ни события не
Отдавались в бесчувственном теле,
Но, далекие, как на войне,
Канонадою слитной гудели,

Приглушенные, как за стеной.
Шумной пристанью жизнь отплывала,
И зияла меж нею и мной
Чернота рокового провала...

И зияло окно, дочерна
Темнотой наливаясь ночною.
Вдруг явился в киоте окна
Милый лик, мое чудо лесное:

Вся в сиянии лунных лучей,
Вся в мерцанье снежинок одета,
И знакомые звезды очей
С выраженьем любви и привета.

Ухватившись рукой за карниз
И к стеклу прижимаясь, в надежде
Она шепчет: "Голубчик, вернись,
Я уже не такая, как прежде.

Приходи в мой дворец ледяной, —
Нам отец разрешил обвенчаться.
Делай все, что захочешь, со мной,
Только чтобы уж не разлучаться!

Мой отец не жалеет казны
На меня — разорится для свадьбы!
Приходи, приходи до весны,
Не успеешь — ах! — не опоздать бы..."

Отшатнулась — и нету ее,
Как всегда при прощаньи бывало.
...Я опять полетел в забытье,
В черноту рокового провала.

3.

На крыльце отбивающий дробную трель,
Меня в общем-то холодно встретил апрель —
Он, по-моему, тем возмутился,
Что ходить я совсем разучился.

И хоть с палочкой я упражнялся полдня,
Но и с ней плохо слушались ноги меня,
И в гостях у весны синеокой
Был я полон печали глубокой.

Как-то к соснам знакомым, покинув людей,
Потихоньку ушел я с печалью своей,
Но и здесь, на заветной опушке,
Я не встретил любимой подружки.

Сообщила сорока мне грустную весть:
"Не успел еще первый подснежник отцвесть
На проталинке у краснотала,
Как Снегурочки нашей не стало.

Когда начало таять, случилась беда —
Просочилась в дворец снеговая вода,
Подмочила меха и наряды,
Затопила подвалы и склады.

А потом повалились несчастья на них:
Разорился отец, не явился жених,
Зной безвременный, сушь... Ох, и тяжко
Перед смертью страдала бедняжка!"

Боже мой! Дорогая, прощай! И прости,
Что не смог я прийти, прибрести, приползти,
Отвести, отмести все напасти,
Из горсти тебя вырвать, из пасти!

Спи же с миром. И пусть ключевая вода
Не смолкая журчит и не гаснет звезда
Над твоей колыбелькой лесною,
Над могилкой твоей ледяною,

 Где семь карликов скорбно на страже стоят.
В ожидающем взоре надежду тая,
И безмолвно, как я, вопрошая:
"Ты проснешься, проснешься, родная?.."
1941

ПРЕСТУПНИКИ

Постой, читатель! Ты куда?
А говорил про долг, про совесть!
Пойдем, я поведу туда,
Где совершится эта повесть.

У плотно запертых ворот
Не будем ждать мы с узелками,
Когда зевнет их черный рот —
Мы просочимся через камень.

Через широкий двор пустой
Прожектор бросит наши тени
К полуподвалу. Стоп! Ступени...
Площадка, коридор...Постой,

Сюда...Вот здесь, за этой дверью...
— Нет, нет, никто не слышит нас.
В живых видениях теперь я
Свой воплощу скупой рассказ.

...Не загремят в замках ключи,
Не вздрогнут узники при этом.
От голой лампочки в ночи
Все залито слепящим светом:

Две койки, табурет, одно —
Под самым потолком — окно
С тем, чем тюрьма славна от века, —
С решеткой, и два человека.

Один — уже немолодой,
С тяжелым беспокойным взглядом
И несмываемым нарядом
Наколок, желчный и худой,

Другой — на двадцать лет моложе,
Красив, но тоже изможден,
Недвижен, прям — как пригвожден,
И, видно, обмирает тоже,

 Когда из звучной тишины
Какой-то шум уловят уши.
С безумьем борются их души,
Все чувства их накалены,

Их лиц бескровных белизна —
Свидетельство таких страданий,
Что ты в них смертников узнал
В часы бессонных ожиданий.

О, сколь две разных жизни ждут
Одной карающей кончины,
О, сколь две разные причины
Их обрекли на встречу тут!

Они сидят почти-что рядом,
Но так безмерно далеки,
Невидящим уставясь взглядом
В душ потайные уголки.

Что там у них? В кровавом смраде
Жертв истязаемых глаза?
Иль неотертая в досаде
Ребенка робкого слеза?

Нет, не представишь и натужась,
Что так сжимает их сердца,
Какой невыразимый ужас —
Жизнь за полшага до конца.

Невыносимо напряженье!
...Вдруг первый весь пришел в движенье,
Как бы очнувшись, взгляд вперил
В соседа и заговорил:

"Цыпленок пареный, цыпленок жареный,
Цыпленок тоже хочет жить...
Ты, фраер, кто — блаженный, жид?
Что круглишься глазами карими?
А, впрочем, черта ли мне в том?
Мы оба под одним ногтем.
Послушай, что ли, хоть от скуки,
Что я выделывал за штуки.
О детстве — так, скажу два слова:
Оно — как мутное пятно.
 Отца не знал — не мудрено —
Он испарился, лишь основа
Меня заложена была.
Мамаша рано умерла.
И я — еще при Николашке,
Хирея на приютской кашке,
Стал сам вести свои дела —
Сначала, чтобы пропитаться,
Немножко приворовывать,
Потом, окрепнув, стал пытаться
И по-большому воровать.
Брал магазины. Гребану —
И сам себе хозяин. Ну,
И попадаться приходилось —
Утюжен вдоль и поперек,
Но кости в целости сберег,
А кожа — только задубилась.
Зато какой я стал мастак:
Дела обделывал — вот так! '
Вот жизнь! — С карманом полным денег
Придешь в богатый ресторан,
С шикарной девкой на коленях
Жрешь блюда из заморских стран,
Потом: "Извозчик!" — и летишь...
В глазах шпаны какой престиж!
Однажды мы, четыре пары,
Отдельный взяли кабинет
Ну, поварам задали жару!
Вот это, братец, был обед!
А после, ночью, в Грандотеле,
Своих милашек мы раздели —
Сорвали шелковый наряд
И приласкали всех подряд,
Какая чья — не разбирая..."

Он сладострастный стон исторг,
И свет его земного рая
В глазах на миг зажег восторг.

...Но тут вдали, из коридора
Раздался мерный стук сапог.
Все ближе, ближе... Как у вора
Весь вид вдруг измениться мог! —

 Синей стены, белее мела,
Он задохнулся онемело,
Застыл, и незакрытый рот,
Готовый разразиться криком,

Зияет, и во взоре диком
Животный страх. Сейчас... Вот-вот...
Но нет, проходят. (Ожиданья
Другого подошли к концу).

И вор, как рухнувшее зданье,
Осел. И слезы по лицу...
А тот? А тот "цыпленок жареный"
Лишь потускнел глазами карими.

Все стихло. Лишь бессонный свет
По-прежнему их облучает.
Ничто тоски не облегчает.
Покоя и забвенья нет.

И сон их пожалеть не может,
И бодрствованье только множит
Бессонных дум враждебный строй.
...Тогда заговорил второй:

"Вот я у смертного порога,
И страшно мне. И жалко мне,
Что жил я в мире так немного...
Все кажется, что я во сне —
Что вот проснусь, взгляну в оконце
Веселой комнатки моей,
Увижу вновь простор полей,
Цветенье трав, сиянье солнца..."

Вор
"Молчи, дурак! И не скули —
И без твоих рыданий тошно!"

Юноша
"Ты прав. Прости. Я распалил
Мечты. Но, право, не нарочно.
Я вырос в ласковой семье,
Я в детстве не был обездолен.
И если приходилось мне
 Читать про горести и боли,
Я лишь поплачу иногда.
Болезни, голод и нужда,
Насилие и униженье —
О них я знал не по себе.
Я не приучен был к борьбе
И никогда не жаждал мщенья.
А в школе я тщедушным был
И всех товарищей моложе,
Но их восторженно любил,
И все меня любили тоже."

Вор
"Любил, любим!.. Ты сделай честь,
Скажи, как очутился здесь?"

Юноша
"Да, коротко: пришел я к вере
В мощь деятельного добра.
И вот, когда открылись двери,
Когда пришла моя пора,
Я выбрал трудную дорогу,
Зато прямую, как струна.
Точней, когда пришла война,
Я подошел к ее порогу
И крикнул: "Крови не пролью!
А если кровь нужна — мою
Возьми!" — Не мог я быть солдатом!
Не встал я под ружье с набатом,
Ударившим по всей стране.
Как это — стать убийцей? Мне?
Всем людям я хочу быть братом!"

Вор
"Ты что же, дезертир?"

Юноша
"О нет,
Я сразу отказался, честно.
Судили. Через пару лет
Опять призвали. Снова — "нет".
А прочее тебе известно."

 Вор
"Ах, он всем брат! Как интересно!
Всех любит! Ну-ка, ты, щеня,
Теперь послушай-ка меня.
Вот я, твой старший брат, к примеру,
Пришел бы этак на фатеру
К тебе под утро. Ты с женой
Блаженствуешь под одеялом.
Уж я тебе пустил бы сало, —
Но только позже, милый мой! —
Сперва б я бабочку пощупал,
Задрал ей ножки к потолку.
А уж потом...Клянусь хоть пупом,
Что ты бы на своем веку —
Конечно, если б жив остался —
До самой смерти не пытался
И вспомнить-то, что я твой брат!
И ты б людей возненавидел,
Как я теперь..."

Юноша
"О, жизни ад!
Я раньше этого не видел.
Не мог ни чувствовать, ни знать,
Что в мире, в душах так нечисто.
И первый для меня удар
Был этот мировой пожар,
Который разожгли фашисты.
Отца убили у меня
И над сестрою надругались."

Вор
"Ты ж мщенье на тюрьму сменял!"

Юноша
"Молчи, я и теперь не каюсь.
Твои насмешки — злобный лай.
Вертись, лови свой хвост, кусай!
Я в самом деле заблуждался,
И ты, как видно, вправду зверь,
Каким рисуешься теперь.
И побежденным оказался
Мой слабый, мой нетвердый дух.
 О, как мне тяжко это вслух
Сказать себе перед кончиной!
Как жаль! Но надо быть мужчиной.
Я виноват, и наказанье
Я принимаю...Видит Бог,
Что жить иначе я не мог,
Что велико мое страданье..."

Его глаза еще горели,
Когда он кончил говорить.
И страстные слова согрели
Бескровность щек. Но вновь залить

Их неожиданную алость —
Как слабый огонек костра
Холодный дождь — спешит усталость.
Костер погас. Уж не остра,

Уж притупилась сердца мука.
Безмолвие, тоска и скука
С изнеможением слились
В одну предутреннюю слизь,

Как в непогодь земля и небо.
И, наконец, пришел к ним сон.
О, как давно у них он не был!
О, как давно желанен он!

Спит вор. Глаза полуоткрыты.
Страшна белков стеклянных муть.
На серости щеки небритой
Синеет шрам. Клокочет грудь,

И ругань с мерзкою слюною
Сквозь зубы желтые течет...
Спит юноша. Меня влечет
Как теплым ветерком весною

Холодную росу лица
В забвеньи скорого конца
Незримой ласкою овеять.
Дрожат ресницы...Вдруг живее

И глубже он вздохнул во сне, —
Быть может, о своей весне...
1946

ЖЕНСКАЯ ПОВЕСТЬ

1

Ты — далеко. Я все ждала тебя,
А годы ожиданья, как плотина,
Все поднимали уровень тоски.
Я не виню тебя: большой любовью
Большое счастье ты хотел мне дать.
Но так уж получилось, что не дал...
Не все ль равно, какие злые силы
Приговорили нас к такой судьбе,
Какое море и какие волны
Меж кораблем и берегом легли?
Не все ль равно — житейские препоны,
Война ль, тюрьма разъединяют нас? —
Ты далеко. И в уровень плотины
Моя тоска по счастью поднялась.
О, если б ты вернулся! Если б правда
Могла когда-то восторжествовать!
Я так устала ждать. Мне тяжело.
И я не знаю, что еще случится...
В который раз я обращаюсь вновь
За помощью к моим воспоминаньям,
К живой картине нашей давней встречи.
Кто б мог подумать, что она была
Началом горестного векованья
С голодной заострившейся мечтой?

...Был летний вечер. Мы с подругой шли,
Веселые, на деревенский праздник,
Откуда уже слышалась гармонь,
И невзначай увидели тебя,
Склонившегося над опрятной грядкой.
Мы прыснули, и ты нас увидал
И подошел, и я в твоей улыбке,
В неловкости речей и блеске глаз
Прочла о том, что я тобой любима.
 ...Потом благоухающею ночью
Ты провожал домой нас через гору.
Подруга под руку с тобою шла,
Я — впереди. Мы весело смеялись,
И лишь к деревне спящей подойдя,
Притихли. Мы с подругой жили рядом
И вместе с ней оставили тебя,
Простившись. На отцовское крыльцо
Вбегая, я случайно обернулась,
Увидела, что ты мне смотришь вслед,
И замерла. Так стало вдруг тревожно
И радостно! Так вдруг забилось сердце!
Остановилось время: миг — иль час? —
Мы издали смотрели друг на друга
В оцепененьи лунной тишины...

Была пора, и был такой закон,
Что без меня мою судьбу решали,
И сватали, и выдавали замуж,
Насильно надевали бабью кику.
Теперь же я, в своей любви вольна,
Свободно назвалась твоей женою.
Но как недолго было наше счастье!
Тебя забрали, и который год
Ты — в заключеньи. В чем ты виноват?
Какое совершил ты преступленье?
Должна ли я любить тебя и ждать?
Нет, не могу поверить, чтобы ты
Какой-то жил еще другою жизнью,
Чтоб что-то делал втайне от меня.
Не может быть! О Боже, где же правда?
Ты снова пишешь, чтоб ждала тебя,
Что ты вернешься, что мы будем вместе.
Я отвечаю. Так из года в год.
Как это долго! Я ждала и жду,
Но кажется все чаще, что напрасно.
И я не знаю, что случится впредь.

2

И вот — случилось. Не сдержав
Напора, рухнула плотина.
И где была вода — там тина,
Застойный омут, затхл и ржав.

А было так: палящий зной
Томил поля, луга, дубравы,
И на лугах ходили травы
Перетекающей волной

С цветочной пеной. Сенокос! —
Игра, и праздник, и работа
С ручьями льющегося пота
Под смех и взвизгиванья кос.

Как вспомню — падает душа! —
Послеобеденная дрема
Под сенью лиственного дома —
Из свежих веток шалаша,

И этот бесподобный дух
Медовый клевера и кашки,
И это на цветках ромашки
Бесстыдство бабочек и мух,

И гордый вид замужних баб...
А я.-.Неужто я не стою? —
Живу надеждою пустою...
Мой разум, кажется, ослаб.

Да, он ослаб, когда пунктир
Тех чувств живые очертанья
Сменил: и моего вниманья
Стал добиваться бригадир.

Кто он? Нет, ты его не знал.
Он здесь всего лишь год, не боле.
Зимой — в конторе, летом — в поле.
Он мне тебя напоминал,

Но не по сходству — по контрасту! —
Уверенный в себе, крутой,
Мужичьей силой налитой,
Фигурою под стать гимнасту,

 Но с недостатком — у него
Одна нога другой короче,
Хоть этот недостаток, впрочем,
Нимало не смущал его.

Он жил с бездетной и больной
Женой, снимая дом в Заречье,
И с самых первых наших встреч я
Заметила, что он со мной

Как будто не совсем владел
Собой...Не знаю...Право, мне ли...
Но так глаза его темнели,
Когда он на меня глядел!

3

Тот вечер был душнее всех,
С травою жесткой и безросой.
Не пелись песни. Гаснул смех.
И за плечами грабли, косы
Держались ниже, чем всегда.
На стан бригада возвратилась.
Поели. Разошлись. Тогда
К ручью тихонько я спустилась
И долго жар лица и рук
Водой студеной остужала.
Сквозь тальники был виден луг,
За ближним стогом лошадь ржала.
Вдруг шорох. И большая тень
Закрыла небо надо мною.
Отпрянуть? Крикнуть? Страх и лень.
И жар, нахлынувший волною,
Меня истомою сковал.
Мое податливое тело
Он молча жадно целовал,
А я...А я того хотела.

И смыли ту плотину прочь
Мужичья страсть и бабья страсть.
И все смешалось в эту ночь:
И горечь слез, и ласки сласть,
И накаливший тело зной,
И леденящая тоска,
 И ужас вечно быть одной...
...Но вот он отстранил слегка
Меня и поднялся, сказав:
"Уж рассвело, вставай. Пора мне".
Как, и не посмотрел в глаза?
На обжигающие камни
Я села. Тропкою прямой
Он уходил к немому стану,
Широкоплечий и хромой.
...Ну что ж, ну что ж. Теперь я встану —
И обернется он ко мне,
Как я когда-то обернулась —
Припомнила, как в полусне,
Ту ночь, тебя... — и разогнулась,
Плакучей ивы ствол обняв.
"Вон там, не доходя до стога,
Моей мольбе беззвучной вняв —
О, если это мне от Бога —
Он обернется, если любит."
Но нет.. Он крикнул: "Дед, пора!
Буди!" И било воздух рубит
Тяжелым стуком топора.

4