• "И обещала жизнь нам долгий-долгий день..." (1933—1937)
   
• "Предчувствие" (1937—1940)
   
• "В тоске тюремного безделья"
   
• "Обломанное дерево" (1940—1943)
   
• "Из года в год все те же нары" (1944—1946)
   
• "Еще смогу я вновь родиться" (1946—1947)
   
• "По старым и новым следам"
   
• "Последняя осень" (1947—1949)
   
• "Посвящения"
   
• "Поэмы"
   
• "Переводы"
   

Обломанное дерево

***
Что быть должно, то быть должно!
К чему столь тяжкие страданья,
К чему нервический озноб
От недостатков мирозданья?

Скажи мне, что тебя страшит:
Забвенья темная пучина?
Надежд, восторгов и обид,
Скорбей и радостей кончина?

Таинственная глубина
Неведомого океана,
Где нет ни берегов, ни дна,
Где нет ни правды, ни обмана?

Пойми: весь этот темный страх —
Лишь сердца вымысел и сказка,
Себялюбивой жизни прах,
Ее уродливая маска,

Цветок могильного венка,
Трусливый блуд воображенья,
Сознанья личного тоска,
Ее больные сновиденья.

Столкни с души сей темный гнет
В преддверьи вековечной тайны,
И сердце птицей запоет
О счастье радости бескрайней,

О том, что в солнечном тепле
Сверкнув, растаяла снежинка,
О том, что к матери-земле
Прильнула капелька-слезинка,

О том, что умирает страсть,
Зачавши плод и жертву ранив,
О том, что только в целом — часть,
Многообразье черт и граней!
4.1940

* * *
Как призрачно-смутные лица,
Я день провожаю за днем.
Идут они вдаль вереницей,
Все вдаль, в направленьи одном.

Все вдаль...Там, в таинственном лоне
Чуть слышится капельный звон
И в призрачном мареве тонет
Мечтами расцвеченный сон.

Мой сон ослепительно юный
С ребячеством, с лаской, с игрой...
Смолкают незримые струны,
Все тише, все глуше их строй.

Замрут они в горестном стоне,
Забудется сон, и меня
Реальная жизнь похоронит
В снегах безымянного дня.

***

Б. Мазурину

Я лег одиноко на край
Дороги, чью тяжесть не снес.
Мой старый товарищ, давай

Иди так же бодро вперед,
Осиль роковую межу,
А я свое тело под гнет
Безвестного камня сложу.

Хоть страха в душе моей нет,
Но дальше мне с вами нельзя.
Жене и родным, и друзьям
Снеси мой прощальный привет.

Прощай! Продолжайте свой путь.
А я... я хочу отдохнуть.
Осень 1940
Мариинский распределитель

* * *
Ты плачешь? О, только не плачь, не плачь!
От этого встреча не краше.
Возьми себя в руки и горе спрячь,
Услышав мой трудный кашель.

Как долго домой ты меня ждала!
Как жаждал тебя обнять я!
Но вот оказалось — любовь мала,
Тесна, как детское платье.

Сестра, поцелуй меня тихо в лоб,
Не пугайся, что дрогнут плечи.
Теперь уж недолго: смолистый гроб
Меня от любви излечит.
1940

ПОСЛЕ БОЛЕЗНИ

А нынче рано, до капели,
Я вынес в сад больную грудь.
И слезы в сердце закипели,
И захотелось вдруг заснуть.

Не по дорожке — без разбора,
Не наяву и не во сне,
Я брел тихонько вдоль забора,
Устало радуясь весне.

И хоть еще как лед холодной
Рукой я веточку держал,
Мне призрак смерти безысходной
Уже теперь не угрожал.
1941

ВИДЕНИЕ

Лицо застыло, недвижимо,
Кирпичный рот угрюмо сжат.
Летят снежинки, вьются мимо,
Как много, много лет назад.

Пустая улица бездонна.
Но вот по ней, за рядом ряд,
Все ближе движется колонна
Стеной сомкнувшихся солдат.

Скрипят по снегу городскому
И приближаются ко мне.
И хриплой песни вой знакомый
Вещует о кровавом дне —

О дне расплаты неизбежной
За мой порок, о том, что мне
С необходимостью железной
Гореть на жертвенном огне, —

Лежать в объятиях, распятой
В пыли, под ржание полка...
Проснулся. Сумрак синеватый.
Какая острая тоска!
1941

В МАЕ

Хорошо, когда в цветении черемух,
Обнимая шею белыми руками,
Девушка-невеста весело смеется,
И сияет счастьем милое лицо.

Хорошо, что в мае зеленеют всходы.
Хорошо, что в мае расцветает радость.
Но зато тем горше, все нутро искашляв,
На пороге счастья в мае умирать.

***
Убрали трап. Качнулось судно,
Куда-то вбок пошел причал,
И, надрывая сердце, нудно
Гудок прощальный закричал.

Пустеет пристань. Опустились
Платочки тех, кто провожал.
Вцепившись в поручни, я силюсь
Не разрыдаться. — Так мне жаль...

Слепит заката свет зловещий.
Великой скорбью грудь свело.
Одно вдали еще трепещет
Косынки белое крыло.

У надвигающейся тучи
Как по линейке срезан низ.
"Родимая! С той дальней кручи
Еще, еще раз оглянись!"

* * *
Тише, недогадливые ноги!
Вы земли касаться не должны,
Чтобы даже шорох на дороге
Не смутил великой тишины!

Пусть не хрустнет веточка сухая!
Пусть замрет дыхание в груди,
Чтоб весна цвела, благоухая,
Чтоб сияла радость впереди!

* * *
Уже не рано. Еще не поздно. —
Начало ночи и дня предел.
Все разрастаясь, узор морозный
Опять на стеклах заголубел.

В руках держу я забытый снимок —
Запечатленный мгновенья след.
Оно застыло в чертах любимых,
Еще не ждущих грядущих бед.

Густеет сумрак. Над снимком старым
Склоняюсь, глядя на образ твой,
И словно снова судьбы удара
Я жду с подставленной головой.

* * *
Большая кровавая лужа
В небе отражена.
Рядом такой неуклюжий
Барак в четыре окна,

Забор, два тополя, будка
Собачья, и все в крови.
По луже плавает утка.
"Уточка, плыви, плыви!" —

Это говорит девчурка.
А утка, нырнув, окунается,
Показывая зад."„Шурка, Шурка,
Скорее иди, начинается!"

Девочка домой убежала
Слушать по радио сказки,
А солнышко на земле полежало
И тихонько закрыло глазки.

* * *
Оттаяли тусклые стекла,
Окна переплет потемнел.
Его древесина намокла,
Набухла, как сердце во мне.

А мне у окна не сидится.
Устал я на волю глядеть.
Манит одинокая птица
Меня далеко улететь _

Туда, где открылась для взоров
Зовущая вдаль высота...
Но нет! Недоступных просторов
Жестокая правда проста.

Жестокая правда — стремиться
Куда-то, но, зная тщету
Стремленья, смиряясь, томиться
Неволей — в тюрьме ли, в быту.

И только пред вечным покоем
Я все без упрека приму,
Целуя с прощальной тоскою
Зари золотую кайму.

* * *

Каков я прежде был...

Все тот же я, каким и прежде был,
Но и не тот — совсем, совсем не тот:
Тускнеет взор, сердечный жар остыл.

Потоком смыт в пучину мутных вод
Мой тихий дом, стоявший на песке.
Но мой от плача не кривится рот.

Стою один, сжимая ключ в руке —
Заветный ключ, мой отмыкавший дом,
Который погребен теперь в песке...

Как дико все, как пусто все кругом!
И я — что я теперь, кто даст ответ:
Другой ли в том же? Тот же ли в другом?

Во тьме наощупь бродит мутный свет,
А там, где дом стоял — лишь кол торчит,
Как символ разрушения, как след

Былого счастья. Брезжит свет в ночи.
1942
Баим

* * *
Значит, весна наделила силой
Или проржавели цепи звенья —
Иначе как бы, больной и хилый,
Брешь проломил я в стене забвенья?

Здесь, в средоточье тоски и тлена,
Свет засиял в глубине проема,
Хлынула яблонь цветущих пена,
Запах сирени, и дыма, и дома,

Песнь соловьиная...Вижу я небо
Над головой, и оно бездонно.
Вот бы, как в раме, теперь в окне бы
Ты появилась, моя, Мадонна!

Ты ведь не стала бесплотной тенью,
Я ведь по-прежнему юный, чистый, —
Нам ли с тобой не дышать сиренью
И не внимать соловьиному свисту?..
1942
Ново-Ивановское (Чебулинское)

* * *
Как жажду я сердечного огня,
Счастливых слез, речей неизреченных,
Сознания, что много у меня
Дней впереди, ничем не омраченных!

Но нет, напрасно! Безобразный сон
Меня окутал черной пеленою,
И лишь порою приглушенный стон
Прорвется сквозь безмолвие ночное. —

Не стон любви, небесной и земной
В одном, не сладкой страсти зов призывный -
То ужаса стесненный крик, как гной
Из старой раны нарывной, надрывный.
1942
Баим

МОРЕ

Любил в лесу тенистые лужайки,
Но в бурю становился я больным:
Мечта была стремительнее чайки,
Тоска была мятежнее волны.

Море!
Волны и пена, и страшные штормы и шквалы.
Скалы!
Дикие кручи в мерцающем призрачном свете.
Ветер!
Всюду везде в неоглядно-широком просторе —
Море! Море!

Туда, где ты, под власть седой пучины,
Под стонущие мачты корабля,
Где жизнь без лжи, где лица, не личины,
Где возглас высшей радости — „Земля!".

Великие неведомые страны,
Цунами, качка, сполохи, смерчи,
Колумбы, Крузенштерны, Магелланы...
О сердце, тише, чайка, не кричи!

Море,
Волны и пена, и страшные штормы и шквалы!
Cкалы,
Дикие кручи в мерцающем призрачном свете!
Ветер, — .
Всюду всегда в неоглядном бескрайнем просторе!
Море! Море!

В ЗАТВОРЕ

За этою за вековой стеной
Под сводами каменными базилики
В молитвенном бденьи порой ночной
Я слышу гусей позывные клики.

А там, куда гуси теперь летят,
Бесовское зло в миру торжествует,
И люди в слепом безумии мстят
Друг другу, и друг лжесвидетельствует.

Юность, прощай! И прощай, покой:
У бедного инока бред — или бредни
Одни в голове о тщете мирской,
О скверне людской на святой обедне.

На чахлых стволах завитки бересты.
Вкруг дикого острова — дикое море.
И молча угрюмо хранит монастырь
Бессильные слезы, бессонное горе.
12.6.43
10-й барак. День отдыха

* * *
Я знаю: сердце биться перестанет,
Застынет взор остекленелых глаз,
И все в загадочную вечность канет
В неведомый, но неизбежный час.

Но и теперь уже я жить не в силах!
Обломанное дерево, стою
Без листьев, без плодов — я не взрастил их!
И сушит ветер голову мою.

И тем сильней страшусь я зимней стужи,
Чем меньше греет летнее тепло,
И тем томительнее сердце тужит,
Чем очевидней то, что все прошло.

* * *
Согреет солнце зимний небосклон.
Пройдет весна в цветении сирени.
А летний зной смягчат густые тени,
И до листка сгорит осенний клен.

Так — год за годом. Жизнь, ты явь иль сон?
Зачем твой мрак и вспышки озарении,
И глубина падений и прозрений,
И крик ребенка, и предсмертный стон/

Ты вновь и вновь смыкаешь круг извечный
Рождений и смертей, велик и мал.
Приходит и укачивает вечер
Всех, кто за долгий, трудный день устал.

И я иду по кругу. И моя
К истоку повернула колея.
15.8.43
Картофельное поле. Сторожба

* * *
Те стихи, что дарил я любя,
Медальон в бирюзовой оправе...
Мы друг друга покинуть не вправе
Были, но... Не пойму ни себя,

Ни тебя. Почему ты ушла?
Почему наша дочка в детдоме?
Может, лучше тогда бы я помер, —
Чтобы ты для меня умерла!

Как я дожил до этого дня?
Мчится вдаль электрический поезд.
Я в прошедшем сегодня не роюсь, —
Нынче день выходной у меня.

Там, средь солнечной зелени дач
За нелепо высокой оградой —
Лена, Леночка! Боль и отрада,
Скорбный образ моих неудач!

Опущу виновато глаза
Под настойчивым взглядом малютки,
А потом будет целые сутки
Перед ними стоять бирюза...

Те стихи, что тебе я дарил,
Этой ночью я сжег, ненавидя,
И, на прошлое в темной обиде,
Медальон каблуком раздавил.
19.8.43
10 барак. День отдыха

В РАЗЛУКЕ

Что-то и я загрустил,
Вспомнил о близких — о дальних!
— Память, — стучусь я, — впусти,
Я твой смиренный печальник.

Много для вражьих сердец
Отлито пуль молодецких...
Где ты закопан, отец,
На островах Соловецких?

Надо судьбу принимать, —
Так уж от века ведется.
Тщетно ждала тебя мать,
Да и меня не дождется.

Вот и томится с утра
Сердце сиротской тоскою.
Нас разделяет, сестра,
Горькое море людское.

Ждали вы, мать и сестра,
Мужа и сына и брата...
Кружится пепел костра,
Дым улетел без возврата.

Там, где цинготной десной
Грыз я искрящийся трепел,
Пыль на дороге степной.
Это души моей пепел.
21.8.43
Деловой двор. Картофельное поле.
Сторожба. Папочкин день рождения.
„Праздничное угощение" в ложбинке
у картофельного поля.

НОКТЮРН

Что ты найдешь в ночи?
Не знаешь? Так молчи!
Пусть грудь глубоко дышит,
Пусть взор все выше, выше
Скользит по снежной крыше,
Как лунные лучи.

Глубокой ночью тихо.
У мрака нет лица.
Безмолвью нет конца.
Но тишина — не лихо.
Мятежных мыслей вихорь
Далек, и тень безлика
Вкруг лунного венца.
5.9.43
Был освобожден от работы

* * *

Е.П.

Так больно томило и ныло, и пело,
Что грудь исторгала мучительный стон.
В ту ночь расцвело озаренное тело,
И сердце раскрыло свой первый бутон.

Его я тебе протянул на ладони,
Но ты не коснулась брезгливо руки.
Я был безутешен, обиженный до не-
Возможности жить от стыда и тоски.

Но шли потихоньку года вереницей,
И листья шумели, и снег выпадал.
И реже минувшее стало мне сниться —
Я пение первой любви отстрадал.

А дивная песня в журчании быта
Незримо живет, как под снегом родник.
Ничто не погибло, ничто не забыто,
Хотя я с годами к молчанью привык.

И если нам впредь суждена еще встреча,
Я даже не вспомню свой стыд и свой страх.
Легко положу тебе руки на плечи
И в лоб поцелую, и молвлю: сестра.

* * *
Жизнь разбита. Раны застарели,
Затянулись тусклой синевой.
Только вздрогну от весенней трели,
И опять лежу как неживой.

Только все еще надеюсь (где я
Наслыхался всякой ерунды?)
Повстречать такого чародея,
Что мне даст испить живой воды.

Вспыхнут щеки молодо и гневно,
Позабудет сердце про тюрьму,
И очнется спящая царевна,
Запоет в высоком терему.

Запоет так нежно и так внятно,
Как в давно забытые года.
Заиграют солнечные пятна,
Зажурчит подснежная вода!

Вырастут невидимые крылья,
И тогда взлечу я наяву,
И открою всем, что прежде скрыл я,
И себя Поэтом назову!

...Как вы растравляете, моменты
Грез от пробужденья до гудка!
Но за дело. Ждут нас инструменты
Творчества — лопата и кирка.
1943

* * *
Живешь: работаешь и спишь...
Мелькают месяцы и годы.
Но вдруг очнешься: неба тишь,
Тысячезвездной ночи своды,

Встреч на моем пути земном,
Стеченья обстоятельств тайна —
Все возвещает об одном:
Я в этом мире не случайно.

Наутро серая среда
Забот, наполненных тревогой,
Опять предстанет, как всегда,
Однообразной и убогой,

Но то, что было мне дано
Принять, как непорочной деве,
Живет во мне, как плод во чреве,
Как в почве всхожее зерно.
13.12.43
Стационар 10 барака