Лидия Яновская
Из переписки
...с издательством «Советский писатель»
По поводу Воспоминаний о Михаиле Булгакове
В декабре 1983 года после тяжелых полуторагодичных мытарств с цензурой издательство «Советский писатель» выпустило в свет мою книгу «Творческий путь Михаила Булгакова». Книга прошла хорошо. «Хорошо» означало не только то, что эта первая в Советском Союзе книга о Михаиле Булгакове была мгновенно распродана. «Хорошо» означало, что у издательства неприятностей с ней не было. Ни со стороны цензуры, ни со стороны так называемых «партийных органов». Все, что по мнению редактора Л.А.Шубина и заведующей редакцией М.Я.Малхазовой могло вызвать возражения этих высоких инстанций, было беспощадно вымарано с моего терпеливого согласия. Открытые мною материалы были так огромны, а в книге так тесно, что любую дыру можно было закрыть другими, не менее интересными, но с точки зрения редакции «проходимыми» вещами.
Поэтому, когда года два спустя, весною 1986 года, я появилась в редакции, то ничуть не удивилась, что мне обрадовались. Правда, у радости этой была причина: издательство замыслило выпустить в свет Воспоминания о Михаиле Булгакове, причем редактором издания предстояло стать не кому иному как Марии Яковлевне Малхазовой. Книга замышлялась не на пустом месте: в руках у редакции была тяжелая папка с рукописями, собранная более двадцати лет назад Е.С.Булгаковой и С.А.Ляндресом. Необходим был взгляд со стороны – взгляд человека, который помог бы разобраться во всем этом. Так что я появилась очень кстати.
Мария Яковлевна уже не заведовала редакцией критики и литературоведения, и меня представили новому заведующему – Александру Михайловичу... Помилуйте, как же его фамилия? «Убейте – не помню», – восклицала в таких случаях Татьяна Николаевна Лаппа-Булгакова-Кисельгоф. Удивительно, все три ее фомилии даже запоминать не нужно: они как-то сами светятся. А тут...
Тем не менее, ободренная приемом и решив «ковать железо пока горячо», я радостно сообщила новому заведующему, что сейчас самое время переиздать книгу «Творческий путь Михаила Булгакова». По правде говоря, была у меня тайная мысль: при переиздании непременно разрешат убрать опечатки, и может быть под шумок, под этим предлогом, удастся освободить книгу хотя бы от некоторых редакторских искажений...
При этих словах любезность моего нового знакомого испарилась мгновенно. Его глаза стали жестки, интонация еще жестче, и мне было пояснено, что издательство сделало мне, человеку, не имеющему никаких заслуг, ничем не оправданное благодеяние, выпустив под моим именем замечательную, подготовленную издательством книгу; так что если понадобится новая книга о Михаиле Булгакове, справедливее будет подобрать другого, более достойного автора... Я слушала с изумлением, решив, что он чего-то не понимает. На самом деле не понимала я...
Краткую и взвешенную рецензию написать оказалось непросто. Книга требовала работы. Обстоятельной, подробной, начиная прямо с первого же дня...
Приведенные ниже письма адресованы М.Я.Малхазовой, часть писем – новому заведующему редакцией с утраченной фамилией. Все эти письма отпечатаны на пишущей машинке, поэтому сохранились не то вторые, не то третьи их экземпляры, но поэтому же на них нет подписей и каких-то дописанных от руки мелочей. Ответные письма в своем архиве я не нашла. Вероятно, они были в той части архива, которая расточилась и исчезла на дорогах эмиграции. Впрочем, их не могло быть много: главные вопросы решались устно – при личном свидании или в телефонных переговорах.
Письмо 1-е
16. IV. 86.
«Уважаемая Мария Яковлевна!
Рецензию на Воспоминания о Михаиле Булгакове, как мы условились, я пришлю через два месяца, когда основательно изучу и продумаю материал.
Пока же пишу ”рабочее” письмо, надеясь, что Вы продолжаете работу над этим изданием. Поскольку то, что я увидела в папке, пока очень далеко от высокого уровня, на котором сделаны, например, Ваши великолепные Воспоминания о Константине Симонове. Откладывать же книгу далее нельзя. Ее нужно срочно делать и, хотя мы все дьявольски устали, делать ее нужно хорошо: в нее вопьются миллионы глаз в России и во всем мире.
Поэтому начинаю понемногу, но сразу.
Обратите внимание на Кончаковскую Инну Васильевну. Родилась примерно в 1903 году, умерла, кажется, в 1985-м (если понадобится, все уточним через киевоведов). Всю жизнь прожила в Киеве, на Андреевском спуске 13. Первыми у нее побывали мой муж и мой отец (году в 1963-м), потом Виктор Некрасов в 1967-м (его очерк ”Дом Турбиных” появился в ”Новом мире” в 1967 г.). Потом шел поток посетителей, масса низкого качества статеек с изложением ее рассказов – в ”Неделе”, ”Лит. России”, журнале ”Театр”, в одном из изданий Э.Проффер и др. Все это чепуха и переизданию не подлежит.
Так вот, существует хорошая магнитная запись ее рассказов. Запись эта переведена на машинку, я ее читала в чьих-то руках. Эту запись держат ”под спудом” и даже мне дали просмотреть, не спуская с нее глаз. Запись сделали мхатовцы.
Почему запись скрывают? Возможно, хотят сохранить приоритет, авторские права. В этом случае публикация в издательстве ”Советский писатель”, с указанием, кем и когда сделана запись, как раз и явилась бы утверждением приоритета. Возможно, запись скрывают потому, что она сделана без ведома И.В.Кончаковской. Но Кончаковская умерла, и эта причина отпала. Возможно, существует соперничество между владельцами записи.
А.М.Смелянский, по-моему, к этой записи отношения не имеет, даже не знает о ней. Выходить надо на Галину Георгиевну Панфилову, сотрудницу Музея МХАТа».
Приведен ее адрес, дом. и служ. телефоны, дни и часы ее работы в Музее, а также примечание: «Г.Г.Панфилова, молодая женщина, часто болеет, уезжает лечиться; дружит с Л.Е.Белозерской; если ее никак нельзя будет разыскать, попробуйте через Белозерскую».
«Шереметьева Екатерина Михайловна. Из театральной жизни Ленинграда. – ”Звезда”, 1976, № 12, с. 196–200 (глава 2. ”М.А.Булгаков и ”Красный театр”).
Записки Шереметьевой очень искренни, ее ошибки – это ошибки памяти, в отличие от многих мемуаристов она пишет не по литературоведческим работам, а – как помнит, и это большое достонство. Записки эти не только интереснее мемуаров Снежницкого, они имеют еще одно (цензурное) преимущество: в обоих случаях речь идет о неопубликованной пьесе ”Адам и Ева”, но записки Шереметьевой все-таки уже публиковались.
Адрес ее мне неизвестен, но в году 1978 или около того она общалась с Белозерской. Может быть, у Любови Евгеньевны сохранился ее адрес. Если Вы не собираетесь в ближайшее время в Ленинград, но Вам нужен личный контакт с Шереметьевой, учтите, что в середине мая я надеюсь быть в Ленинграде».
Письмо 2-е
19. IV. 86
«Уважаемая Мария Яковлевна!
Пишу второе ”рабочее” письмо (нумерация страниц сплошная).
Воспоминания Колесовой Ирины Константиновны. Цитируются в моей книге (”Творческий путь Михаила Булгакова”, с. 168). Не публиковались. Находятся в рукописном фонде Ленинградского государственного театрального музея. Полного текста у меня нет, я сделала только конспект и выписки.
Колесова в 1925–1926 гг. (время репетиций ”Турбиных”) работала во МХАТе художником-исполнителем. Бывала на репетициях, делала зарисовки, часть рисунков, как она пишет, у нее приобрел ”музей театра” (МХАТа?), но портретные зарисовки Булгакова остались у нее. Ее записи женственны, простодушны, непосредственны, в них есть ошибки (так, она считает, что Бомбардов в ”Театральном романе” писан с Хмелева), но я убеждена, что там, где мемуарист заблуждается искренне, править ни в коем случае нельзя, пусть так и будет.
Жива ли Колесова, а если жива, то где живет, куда девались портретные зарисовки Булгакова, мне неизвестно. Музей приобрел ее рукопись в полную собственность и связь с нею тотчас потерял. Рукопись была приобретена в 1972 г., тогда адрес Колесовой был (приведен адрес). Я была в Музее в 1975 г., и работники Музея считали, что адрес устарел. Провести розыски я так и не смогла.
В рукописи И.К.Колесовой 9 машинописных стр.»
«Леонид Ленч. Несколько лет назад я приезжала в Москву по приглашению Литературного музея на вечер памяти Ильфа и Петрова. Так получилось, что вечер вели вдвоем – Ленч и я. Ленч оказался человеком очаровательным, а имя его я знаю, кажется, с тех пор как живу на свете. Ибо кто же не знает это имя?
В антракте выяснилось, что Ленч был знаком с Булгаковым, и я напросилась к нему в гости.
Рассказывал он прекрасно. С Булгаковым Ленч был реально знаком в последние полгода жизни Булгакова. Их познакомила осенью 1939 года на перроне (и Булгаковы и Ленчи ехали в Ленинград) Мария Ангарская, тогда жена Ленча, знакомая Булгакова с 20-х годов, со своего детства. Потом, в последние месяцы жизни Булгакова, Ленч к нему приходил.
И это описание встречи на перроне, и несколько слов о Ленинграде, и кабинет Булгакова, где Булгаков лежал, а Ленч сидел рядом, я пересказывать не имею права, так как там были подлинные, уникальные художественные детали. Ни в коем случае не давайте Ленчу читать мемуары других о последних днях Булгакова. Он помнит иначе, помнит уникально; необходимо, чтобы он все это написал – в две-три страницы (или сколько захочет).
Мне он говорил почти сложившийся текст. Сказал, что когда-нибудь напишет... Может быть... А может быть, и не напишет... Необходимо, чтобы он это написал. Кажется, Ленча смущало, что он не помнит какие-то даты и подробности биографии Булгакова; ему можно помочь».
Адрес и тел. Леонида Сергеевича Ленча приведены.
Письмо третье (нумерация страниц общая)
24. IV. 86.
«Уважаемая Мария Яковлевна!
Продолжаю.
Евгений Габрилович. Четыре четверти. – М.: Искусство. 1975. О Булгакове глава ”Вещичка” (с. 111–114).
Габрилович был соседом Булгакова в Нащокинском переулке. У них был общий балкон (вспомните знаменитый снимок Наталии Ушаковой: Булгаков на балконе). Мемуары относятся к последним годам жизни Булгакова.
Отношение читателей к этим мемуарам резко противоположно. Одни возмущены: жил рядом и не понимал, кто такой Булгаков! Другие глубоко тронуты честностью и правдивостью мемуариста. Люди действительно, как правило, не понимают, когда рядом с ними – гений. Ходит, шляпу носит, чай пьет... А потом, похоронив и узнав, что были знакомы с гением, иногда пишут восторженные мемуары и даже сочиняют свою роль в его судьбе.
Воспоминания Габриловича имеют прекрасную особенность: в них не только то, что в них изложено. Помимо фактов и подробностей, впрочем, немногочисленных, в них присутствует некая аура, свечение, образ. То, что делает произведение художественным.
Как я говорила Вам, в мемуарах Ермолинского (С.А.Ермолинский. Драматические сочинения, с. 694) есть недопустимый выпад против Габриловича. В подготовленных Вашей редакцией воспоминаниях этого места уже нет, оно опущено, так что вопрос о взаимоотношениях Ермолинского и Габриловича счастливо отпадает».
«О статье Веры Алексеевны Чеботаревой. В представленных Воспоминаниях – с. 31–34.
Очень понимаю Елену Сергеевну, в 1966 году включившую эту статью в Сборник, и не сомневаюсь, что сделала это именно она. Впервые в биографию Булгакова входили не московские, не ленинградские – другие! – материалы. Но сейчас в Сборнике воспоминаний это публиковать невозможно.
Прежде всего, это не мемуары. И не запись мемуаров, не интервью. Это литературоведческая статья, не подходящая Сборнику по самому своему жанру. А кроме того, прошло двадцать лет! И литературоведческие работы – в отличие от произведений искусства – не обладают бессмертием. Статья так устарела, что нет смысла исправлять в ней опечатки, описки, ошибки, неточности. (Ну, хотя бы начало: Булгаков, прочитав объявление, пошел работать в подотдел... На самом деле Булгаков в это время уже работал в подотделе, и объявление дал именно он.)
Статья Чеботаревой с некоторыми изменениями была опубликована в газете «Бакинский рабочий» 14 мая 1967 года. Тогда действительно произвела большое впечатление. Потом Чеботарева опубликовала еще несколько статей о Булгакове, уже не столь интересных. Защитила кандидатскую диссертацию. Работала в вузе. Вышла на пенсию. Двадцать лет прошло! Эта статья – по-прежнему лучшая ее работа.
Вера Алексеевна Чеботарева живет в Баку. Ее адрес у меня имеется».
Письмо четвертое
28. IV. 86.
«Дорогая Мария Яковлевна!
Есть еще два документа, которые можно рассматривать как мемуары. Точнее, имеется еще ряд материалов, но об этих двух – несмотря на полный цейтнот – спешу сообщить сейчас, поскольку один из них находится в Ленинграде.
Речь идет о двух письмах Александра Петровича Гдешинского (умер в конце 1940-х годов), любимого булгаковского друга со школьных лет. (В книге ”Творческий путь Михаила Булгакова” о нем на с. 24–28, 111 и др.; оба письма в книге цитируются, правда, крайне скупо – всегда не хватает места.)
Одно из них написано в декабре 1939 года. Это ответ на не сохранившееся – предпоследнее в жизни – булгаковское письмо. Письма Булгакова (рукописи не горят?) жена Гдешинского самолично сожгла в печи в 1942 году; два или три сохранились – в копиях, снятых Еленой Сергеевной перед отправкой.
Из ответов Гдешинского видно, что Булгаков задал ему последовательно ряд вопросов о реалиях их общего детства. Некоторые вопросы Гдешинский повторяет (”Играли ли у нас в семье когда-либо квартеты? Чьи? Какие? Кто играл на каком инструменте?”). Ответы нумерует. Здесь много ответов о музыке, о вполне определенных музыкальных произведениях; о квартире, в которой жили Гдешинские (в их доме Булгаков бывал постоянно); о концертах в Купеческом саду (перечислены дирижеры); описана – на вопрос Булгакова – библиотека Духовной академии, в которой отец Александра и Платона Гдешинских служил помощником библиотекаря. Есть живые подробности и очень важная для понимания мира детства Михаила Булгакова информация.
Зачем это было нужно Булгакову, пока неясно (и лучше не выдумывать). Можно заодно дать и следующее – последнее – письмо Гдешинского, не мемуарное, а просто нежное и горестное – в подверстку к воспоминаниям оно может пройти. (Здесь говорю о последнем письме Гдешинского к Булгакову.)
Другое письмо-воспоминание написано А.П.Гдешинским в ноябре 1940 года, после смерти Булгакова, по просьбе Надежды Афанасьевны Земской. Не так уж много он смог вспомнить и написать. И все-таки никто кроме него этого уже никогда не напишет...
Это письмо-воспоминание – в копии, снятой Надеждой Афанасьевной в 1940 году, – с давних пор хранится в архиве Музея МХАТа. В копии есть пропуски. Сохранился ли оригинал, неясно. Если оригинал этого письма Гдешинского в домашнем архиве Земских найти не удастся, что ж, можно будет печатать по копии. Полный список с мхатовской копии письма 1940 года у меня имеется.
Письмо 1939 года находится в РО ИРЛИ. Так что если материал Вас интересует и притом срочно, нужно оформить отношение в отдел рукописей ИРЛИ с просьбой – в связи с подготовкой Сборника воспоминаний о Булгакове (или укажите другую причину) – сделать для Л.М.Яновской за ее счет ксеро- (фото-) копии писем А.П.Гдешинского к М.А.Булгакову за 1939 год, а также разрешить Л.М.Яновской заново просмотреть сохранившиеся письма Булгакова к Гдешинскому».
Письмо 5-е (нумерация страниц общая)
20. V. 86.
«Здравствуйте, Александр Михайлович!
Очень печально, что мы не смогли установить диалог до Ленинграда. Там из-за этого ушло много возможностей. Так, среди слушателей в Доме искусств я мельком видела человека, из рук которого несколько лет назад читала записи Инны Васильевны Кончаковской. Но, не имея полномочий от Вас, не стала с ним говорить об этом. В рукописный отдел ИРЛИ в эти дни я прорвалась – просматривала интересовавшие меня документы по пьесе ”Адам и Ева”. Прорваться туда необыкновенно трудно, но уж если я получила два дела, то при наличии Вашего ”отношения” и Ваших полномочий, получила бы и третье – письма Гдешинского. (Мой муж специально возил с собой фотоаппарат с нужным объективом – для фотокопирования этого документа, если бы возникли полномочия и разрешение.) Но и здесь полномочий у меня не было. Е.Шереметьева выступала 17 мая в музее Пушкинского лицея, и если бы я была уверена, что это нужно Вам, я бы отложила другие дела и поехала бы познакомиться с нею. Но, опять-таки, соответствующего задания у меня не было, а для своего, так сказать, удовольствия я воспользовалась другими планами.
Продолжаю.
Воспоминания Надежды Афанасьевны Земской.
У Н.А.Земской я была в апреле 1968 года. И мысль и память ее были совершенно свежи. (Об этом см.: ”Творческий путь Михаила Булгакова”, с. 82–83.) Она не только рассказывала – я видела у нее две рукописи мемуарного характера. Одна из этих рукописей сохранилась. Это ”Письмо к Константину Паустовскому” – воспоминания о детстве (брате, семье), вылившиеся как искренняя ответная реакция на ”Повесть о жизни” Паустовского. Письмо было Надеждой Афанасьевной отправлено. Дома оставалась и показывалась посетителям копия.
Несколько месяцев назад Елена Андреевна Земская, ее дочь, пожаловалась мне, что не может найти эту рукопись. Я сообщила ей то, что теперь сообщаю Вам: письмо Надежды Афанасьевны к Константину Паустовскому от 28 января 1962 года – оригинал на семи листах – находится в ЦГАЛИ, фонд 2119 (Паустовский), опись 1, ед. хр. 764; может быть выдано с разрешения наследников Паустовского.
Мне представляется важным, чтобы эти записки Н.А.Земской, сестры писателя, попали к Вам в оригинале, без искажений и ни в коем случае не в пересказе. Если у Елены Андреевны (к которой я отношусь с огромным уважением, зная ее как языковеда с мировым именем) есть дополнительная важная информация о детстве и юности Булгакова или о его взаимоотношениях с сестрой, семьей, то, мне кажется, лучше, чтобы она их изложила отдельно – в виде примечаний, предисловия, приложения и т.д., так, чтобы по возможности не нарушалась интонация близкого Булгакову человека – его сестры.
Была и другая рукопись Надежды Афанасьевны, меньшая по объему, что-то вроде предисловия к ”Запискам юного врача”, тоже биографического или мемуарного характера. Где находится эта рукопись, мне неизвестно».
Письмо 6-е
26. V. 86.
«Уважаемый Александр Михайлович!
Продолжаю.
Татьяна Николаевна Булгакова-Кисельгоф. Существуют две записи ее воспоминаний – М.О.Чудаковой и Л.К.Паршина. У каждой из этих записей свои достоинства и свои недостатки.
М.О.Чудакова познакомилась с Т.Н. в 1970 году (мне это известно от Татьяны Николаевны), но записывала Т.Н. позже, примерно в 1977–1978 гг., уже после того, как в печати появились мои первые упоминания о встречах с Т.Н. и о том, что она заговорила. До апреля 1975 года Т.Н. молчала, считая, что дала Булгакову клятву; заклятие это я с нее сняла; но что именно я для этого применила, пока не рассказываю.
Записи Чудаковой конспективны и несколько сухи. Но зато Чудакова – литературовед, знающий биографию Булгакова и литературу о нем, хорошо знающий, что нужно выяснить. Ее записи довольно точны. Они станут еще точнее, если я решу предложить несколько исправлений из своих, так сказать, закромов. (Пока я не уверена, что мне следует это делать, ввиду моего все еще неофициального отношения к этому изданию.)
Л.К.Паршин записывал Татьяну Николаевну в 1981 году – в последний год ее жизни. Записывал на магнитофон. Уверяет, что у него запись на тридцать часов магнитофонного времени. Я читала небольшой расшифрованный кусок – о знакомстве Татьяны с Булгаковым, их замужестве и жизни в Киеве до начала мировой войны. Здесь есть страницы восхитительно звучащего, узнаваемого мною прямо с листа, с машинописи, голоса Татьяны.
Но... Паршин делал свои записи, будучи решительно неподготовленным литературоведчески, с плохим знанием истории, биографии, не удосужившись прочесть внимательно даже уже существующие публикации. Его вопросы иногда наивно-удачны, иногда нелепы, а магнитофон записывал все, и то звучит старушечья болтовня на уровне кухонной сплетни, то прелестные, живые, неповторимые рассказы Т.Н., женщины, которую любил Михаил Булгаков.
Например: ”Да, на Рейтарской у нас была комната. Я помню, еще зимой мы все катались на американских горках, бобслей... знаете, такие с виражами горы? И вот все насквозь мокрые мы приходили на Рейтарскую улицу и там сушились...”
Ср. у Чудаковой (с. 19): ”Сначала я снимала комнату у какого-то черносотенца, после венчанья мы жили вместе на Рейтарской, потом – на Андреевском спуске...”
У Паршина: ”Ну вот, лето мы пробыли на даче – нас туда Варвара Михайловна пригласила. А когда вернулись в город, то комнату уже не снимали. У Ивана Павловича Воскресенского освободилась комната, и он предложил нам снимать у него. Мы переехали на Андреевский 38. Там устроились. Обедали... когда были деньги, обедали в ресторане, когда не было – в студенческой столовой. Между прочим, там неплохие обеды были. Потом я обзавелась спиртовкой и дома жарила бифштексы, варила кофе. Господи! Тогда я ничего не умела. Такая дура была! Зато сейчас все умею... А Михаил стал очень серьезно заниматься. Интересовался всеми медицинскими вопросами, много книг разных брал, все время ходил в библиотеку...”
У Паршина: ”Мы ходили в магазин такой маленький, ”Лизель”, на Крещатике, кажется. Там была ветчина, колбасы, сосиски очень вкусные были. Нам московская колбаса нравилась. Масло я покупала московское. Очень вкусное масло. Я однажды у бабушки Лизы попробовала и стала только это масло покупать. Еще покупала селедку и ужинали дома. Потом ходили гулять. Он все был недоволен: ”Почему на тебя все смотрят?” А я из Саратова привезла такой костюм тафтовый черный... юбка широкая и не длинная, шляпка синяя простенькая, туфли хорошие... Эффектный вид был. ”Почему смотрят?..” И еще не разрешал: ”Не смей пудриться и губы мазать!” Так я быстренько, пока мы спускались по лестнице, попудрюсь и губы намажу...”
Татьяна – как живая! Мне она так же рассказывала о шапочке из горностая, которую сама сшила себе голодной зимой 1921–22 года... Чепуха? Но ведь о Татьяне говорили – письменно и печатно – что это была староватая, скучная, некрасивая женщина в темных платьях... А была она стройная, длинноногая, с очень своеобразным лицом; в записях Паршина я часто слышу – без его помет – как она смеется, например, называя санные горки ”бобслеем”...
Не знаю, нужно ли заменять записи Чудаковой записями Паршина. Это дело редакции. Может быть, стоит использовать обе работы – скажем, один кусок биографии Булгакова и Т.Н. дать по Чудаковой, другой – по Паршину. Уверена однако, что компот из всего этого – соавторство – делать ни в коем случае нельзя: это испортило бы обе работы.
Подготовка к печати записей Паршина требует очень большой редакторской работы. Разумеется, без официального поручения я эту работу делать не предполагаю. Думаю, что редакции – лично Вам или Марии Яковлевне – стоит познакомиться с записями Паршина. Ему известно, что я собиралась говорить о нем с Вами. Но о том, что у меня на рецензии Воспоминания, он не знает».
Адрес и тел. Леонида Константиновича Паршина приложены.
Письмо 7-е
2. VI. 86.
«Уважаемая Мария Яковлевна!
Получив на рецензию рукопись Воспоминаний о Булгакове сроком на два месяца, я полагала написать два-три рабочих письма по частным вопросам, а затем обобщенную рецензию с небольшим перечнем разных мелких ошибок.
Но все оказалось не так просто.
”Частных” вопросов слишком много, чтобы их можно было считать ”частными” вопросами. Все-таки Сборник составлен двадцать лет назад, и хотя я вижу, что в последние годы в Воспоминания вложен немалый труд собирателей и редакторов, работы все еще требуется очень много.
Мой двухмесячный срок истекает. В эти письма, которые фактически стали рецензией и более чем рецензией, я вложила значительно больше труда, чем требуется от рецензента. И в оставшиеся дни – в ущерб другим моим отложенным работам – сделаю все, что смогу. Но и этого недостаточно.
Мне кажется, что Издательству следует привлечь меня к этому изданию в качестве составителя (точнее, со-составителя, учитывая труд покойного С.А.Ляндреса и Елены Сергеевны, которая, как мне это известно, была душою замысла) или в каком-нибудь другом, но четко официальном качестве. Впрочем, не смею настаивать...
Продолжаю.
Раабен Ирина Сергеевна – первая машинистка Михаила Булгакова, которой он диктовал свои сочинения в начале 20-х годов, причем он был так беден, что первое время она печатала в долг.
И.С.Раабен снята в симоновском телефильме ”Михаил Булгаков”, мы все видели и слушали ее с телеэкрана. Но если существует телефильм, то значит есть и фонограмма; не знаю технику телесъемок, но может быть сохранилось больше, чем попало в фильм? Кому как не Вам, редактору Воспоминаний о Симонове, связаться, ну хоть через Нину Павловну Гордон, с режиссером фильма Д.Чуковским или другими участниками этой работы?
Такие воспоминания!
В воспоминаниях Раабен есть восхитительная особенность: она порою помнит не то, что было с Булгаковым, а то, что Булгаков – великий выдумщик – рассказывал. Так, она уверена (рассказывала Чудаковой), что Булгаков в 1921 году шел в Москву двести верст пешком по шпалам. Этого не было, но она не сочиняет – сочинял, диктуя ”Записки на манжетах”, Булгаков. Или в телефильме вспоминает, что Булгаков не имел квартиры и жил в каких-то подворотнях. Это тоже не из жизни, а из его иронической автобиографической прозы, которую она писала под его диктовку...
Я бы эти очаровательные подробности не правила, и если Раабен жива (к сожалению, я с ней не знакома), даже не посвящала бы ее в то, что она ошибается. Она так помнит – пусть так будет... Хватит с нас литературоведчески выверенных мемуаров...
Но в связи с этим несколько слов об автобиографической прозе Булгакова, всегда доверительной, иронической и гротескной.
Не только машинистка Раабен – вот и литературовед Р.М.Янгиров в своей публикации рассказа Булгакова ”Воспоминание” (”Нева”, 1986, № 3) пишет: ”Воспоминание” – рассказ автобиографический, скрупулезно точный даже в описании деталей”. И Александр Михайлович высказал (мне) мысль о том, что может быть в книгу воспоминаний о Булгакове стоит включить воспоминания самого Булгакова? Например, этот ”скрупулезно точный даже в описании деталей” рассказ ”Воспоминание”?
Александр Михайлович! Не было большего выдумщика, чем мой герой. Если бы Вы были редакцией не критики, а прозы, я предложила бы Вам выпустить сборник фантастической автобиографической прозы Булгакова – прозы ранней, предшествовавшей ”Театральному роману”. Удачный комментарий – и восторг читателей обеспечен!
Рассказ ”Воспоминание” – не вполне воспоминание. Все, что описано здесь (и в других произведениях этого жанра – ”Мне приснился сон”, ”Богема”, ”Был май” – многие вышли в моих публикациях) – все это было и не было.
Резолюция Н.К.Крупской – это было (мне известно из других источников). И ”вытертая кацавейка” жены Ленина, не сомневаюсь, правда. Но на бульваре, покрываясь инеем, извините, Булгаков не ночевал. У Андрея Земского ночевал, своего шурина, милейшего человека, который никого – Булгакова тем более – в ноябре ночевать на бульвар не выгнал бы... ”Я полагал, что он умер”... Прекрасно знал Булгаков, что Андрей Земский жив, где живет, чем занимается (переписка опубликована). Тогда зачем это? Затем, чтобы мы ощутили, как человеку тяжело одному в чужом городе без права на жилье... Да и нависал, наверно, над его воображением этот образ – ночевки на покрытом инеем бульваре...
Эта проза, в которой фантастику нельзя назвать неправдой, ибо она более чем правда, она правда и есть, – предвестие ”Театрального романа”. Но это не воспоминания. Это другой жанр.
А вот письма, если Вы считаете композиционно возможным, вероятно, стоило бы ввести (тоже предположение, высказанное Александром Михайловичем). Но о письмах в следующем письме».
Письмо 8-е
6. VI. 86.
«Уважаемая Мария Яковлевна!
Продолжаю.
Константин Паустовский. Здесь очень серьезный промах составителя: в сборник Воспоминаний включено не то произведение Паустовского.
Сборник открывается литературно-критической статьей К.Паустовского, которая в его изданиях (см.: К.Паустовский. Наедине с осенью. М., 1967; 2-е изд, М., 1972) называется ”Булгаков и театр”, а у Вас по первой строчке (эта строчка у Вас опущена) – ”Булгаков-киевлянин”.
Публиковать же надо совсем другое произведение – не статью, а блестящую мемуарную прозу Паустовского – ”Снежные шапки” – главу-новеллу из ”Книги скитаний” (”Повесть о жизни”).
Критические статьи стареют. Статья Паустовского не избежала этой судьбы. Она написана в 1962 году, на заре булгаковедения, и за двадцать лет в ней накопилось множество ошибок. (Например: ”Ночью Булгаков проснулся. Недавно был напечатан роман...” – и роман так и не был полностью напечатан, и Булгаков стал писать пьесу, ”проснувшись ночью”, прежде чем роман начал печататься; ”Несколько лет Булгаков проработал земским врачом в городе Сычевке...” – и не в Сычевке и не несколько лет; и т.д. и т.д.) Назойливым кажется в статье чрезмерное цитирование ”Театрального романа”. Но это потому, что ”Театральный роман” тогда еще не был опубликован. Цитировалось впервые!
А вот художественная проза не стареет. И для прекрасной мемуарной прозы Паустовского каких-нибудь двадцать лет – не срок. Неточности в именах, подробностях, датах не имеют в ней никакого значения, ибо она безукоризненно достоверна образно.
Правда, новелла ”Снежные шапки” не сможет открывать Сборник. Ну что ж, она займет свое хронологическое место в середине книги».
«А.Эрлих. Нас учила жизнь. М.: Советский писатель, 1960.
Мемуары Арона Исаевича Эрлиха цитируются в книге ”Творческий путь Михаила Булгакова” (с. 80 и 91). Эрлих рассказывает о работе с Булгаковым в Лито (1921), о том, как он, Эрлих, привел Булгакова в ”Гудок” (1922), об одном из первых чтений Булгакова – у фельетониста Леонида Саянского (1924).
Это достоверно. Михаил Булгаков запечатлел Эрлиха в повести ”Тайному другу” под именем Абрама (”На одной из моих абсолютно уж фантастических должностей со мной подружился один симпатичный журналист по имени Абрам. Абрам меня взял за рукав на улице и привел в редакцию одной большой газеты, в которой он работал...” Повесть ”Тайному другу” не была известна Эрлиху, и вторичность его воспоминаний исключена. И Леонид Саянский был одним из друзей Булгакова в гудковский период. Татьяна Николаевна помнила, что однажды Новый год (и, кажется, именно 1924-й) она и Булгаков встречали у Леонида Саянского, где-то в районе Собачьей площадки...
Судьба мемуаров Эрлиха драматична. Книга вышла в 1960 году, когда реабилитация Булгакова фактически еще не началась. Книга жестоко изуродована, прежде всего – купюрами. Эрлих умер вскоре после ее выхода в свет. Не помню, когда именно. Но зато хорошо помню, как отчаянно и безуспешно я пыталась найти рукопись – оригинал – его воспоминаний. С Эрлихом я познакомилась в 1954 (или 1955-м?) году. Он рассказывал мне изумительные вещи, которые не мог не включить в свою книгу... Я нашла – в 60-е годы – новый адрес его семьи (в писательских домах на Аэропортовской), его жену (у нее другая фамилия) и – рассказ о том, что свои рукописи после выхода каждой книги он всегда уничтожал сам. В том числе эту.
Теперь уже не имеет значения, сам или не сам он уничтожил рукопись. Но мне кажется важным спасти хотя бы остатки его мемуаров, выбрав лучшие страницы и абзацы его воспоминаний о Булгакове и включив их в книгу. Эти мемуары не требуют переделок – только выборки».
Письмо 9-е
10. VI. 86.
«Уважаемая Мария Яковлевна!
Продолжаю.
О дневниках Елены Сергеевны.
Думаю, очень хорошо бы включить в книгу композицию-фрагменты этих дневников. (В присланной мне рукописи такой работы нет.) Поскольку в Сборнике есть воспоминания первой жены писателя (в записи), есть мемуары второй жены, написанные ею самою, читатель, естественно, захочет и вправе услышать голос Елены Сергеевны.
Елена Сергеевна, как известно, подумывала о публикации своих дневников; с этой целью тетради переписала. Для Сборника воспоминаний, полагаю, предпочтение следует отдать именно этому, переписанному Еленой Сергеевной тексту – из уважения к ее авторской воле и помня, что у нее, вдовы Булгакова, его музы и его Маргариты, был чрезвычайно высокий литературный вкус и незаурядное литературное дарование.
Сохранившийся черновой текст очень ценен для литературоведения и безусловно будет в дальнейшем опубликован; но массовому читателю прежде всего нужно дать обработанный автором текст».
«О письмах Михаила Булгакова.
Если объем Сборника позволит и если Издательство сочтет возможным включить в книгу письма Михаила Булгакова – не просто письма, но такие, которые по своему характеру гармонировали бы со Сборником воспоминаний, письма-исповедь, бросающие свет на личность и духовный мир писателя, – я предложила бы три следующие группы писем.
1. Письма Михаила Булгакова к В.В.Вересаеву, датированные 20-ми и началом 30-х годов. (В дальнейшем, в пору работы над пьесой ”Александр Пушкин”, у Булгакова с Вересаевым также была переписка; она носила другой характер и здесь мною не рассматривается.)
Письма находятся в фонде В.В.Вересаева в ЦГАЛИ. (Одно из них – по копии, находящейся в Музее А.М.Горького, – цитируется в книге ”Творческий путь Михаила Булгакова”, с. 211–212). Существуют какие-то затруднения, связанные, кажется, с наследниками В.В.Вересаева. Но для Издательства, имеющего возможность уплатить за публикацию, затруднения эти, вероятно, не существенны.
2. Письма Михаила Булгакова к П.С.Попову. Эти письма-исповедь, близкие к его иронической автобиографической прозе, Булгаков писал с 1931 года и затем – более кратко, по затухающей – до конца дней.
Впоследствии письма поступили в отдел рукописей БЛ, где и хранятся. Ряд писем П.С.Попов не сохранил. Тем не менее некоторые из утраченных писем все-таки уцелели – в копиях, некогда сразу же снятых Еленой Сергеевной. Эти копии находятся в рукописном отделе ИРЛИ. Таким образом, по материалам двух архивов можно составить почти полный комплекс этих писем.
Отмечу, что хотя письма Булгакова к П.С.Попову не выходили в свет целиком, читателям они практически давно известны полностью или почти полностью, поскольку бесконечно цитируются – строчками, абзацами, целыми страницами – решительно во всех булгаковедческих работах.
3. Письма Михаила Булгакова к Елене Сергеевне. 1938 год – период создания машинописной редакции ”Мастера и Маргариты” и пьесы ”Дон Кихот”, период работы в Большом театре. То есть период, в мемуарах, представленных в Сборнике, практически не отразившийся.
Эта третья группа писем, густо и документально прокомментированная мною, опубликована в журнале ”Октябрь” (1984, № 1, с. 189–201) под названием ”Беседовать с тобою одной” и прошла с огромным – чисто читательским, лирическим – успехом. В журнальной публикации – механические сокращения, обусловленные тем, что у отдела критики ”Октября” малая площадь. Если понадобится, можно будет представить в Издательство более полный текст».
Письмо 10-е
13. VI. 86.
«Уважаемая Мария Яковлевна!
Не вложилась в два месяца. Хотя уже давно пытаюсь ”закруглиться”. Напоследок хотя бы о некоторых из оставшихся ”мелочей”.
...В мемуарах В.Левшина рассказывается о том, как Михаил Булгаков – в присутствии В.Левшина – говорил по телефону с редакцией о повести ”Роковые яйца”, причем мемуарист помнит даже, что у повести был другой конец.
Но повесть ”Роковые яйца” Булгаковым датирована. Она написана в октябре 1924 года. То есть по меньшей мере через полгода после того, как Булгаков съехал с квартиры, в которой В.Левшин мог слышать его телефонные разговоры.
Сразу же после публикации В.Левшина Л.Е.Белозерская-Булгакова написала об этом в журнал ”Театр” (публиковавший мемуары Левшина), присовокупив и другие свои возражения. Полагаю, копия письма у нее сохранилась.
Есть и другие ”частные” замечания. В.Левшин пишет: ”...общепризнанным прототипом Зойки стала жена Якулова, Наталья Юльевна Шифф”.
Почему же ”общепризнанным”? Я, например, этого мнения не разделяю и даже считаю возможным просить редакцию снять – не предположение В.Левшина (за свое предположение отвечает В.Левшин) – а вот это самоуверенное выступление от имени ”всех”, отнюдь не выражавших мемуаристу свое ”общее признание”».
Десятое письмо написано торопливо и небрежно, почему оно и приведено здесь с сокращениями, письмо одиннадцатое и вовсе сохранилось в набросках – завершать и отправлять его не понадобилось. Мои любезные редакторы втолковали мне наконец то, что я не могла понять при первом разговоре с Александром Михайловичем: что невозможно меня привлечь официально к работе над Воспоминаниями; и не потому, что редакция критики недооценивает меня как специалиста; а потому что моему имени нельзя светиться крупным планом в выходных данных книги. На моем имени лежит запрет.
Только тут свет пролился на мою глупую голову. Разве я не замечала, что после выхода книги «Творческий путь Михаила Булгакова» меня перестали публиковать в периодике? Даже так осторожно и мало, как до выхода книги? Запрет шел не от цензуры – там все было спокойно. Не от «партийных органов» – те действовали иначе. Запрет шел от самого сильного, никому не подведомственного учреждения в стране – ГБ. И это был запрет не на работы мои – работы мог использовать кто угодно. Только на имя.
Просто кто-то, кому я мешала, попросил своих знакомых там, в ГБ... Просто кому-то не могли отказать... Для меня это могло стать трагедией, но не стало: время переломилось, в стране начинались перемены и через каких-нибудь два года я уйду с головой в восстановление текста «Мастера и Маргариты», потом в подготовку к изданию Дневников Е.С.Булгаковой, а потом пойдут и другие очень непростые события в моей судьбе.
А тогда, поспешно покончив с письмом 10-м, я отложила недописанное 11-е ,быстро составила требуемый «Отзыв» и отослала его в редакцию.
Письмо 11-е
Три наброска из неотправленного письма
1. Уважаемая Мария Яковлевна!
Все-таки меня очень беспокоит одна вещь. Я не уверена, что «воспоминания И.С.Овчинникова» действительно написаны И.С.Овчинниковым. Эти сомнения у меня возникли не сразу. Но избавиться от них не могу.
Публикация Б.С.Мягкова в «Литературной России» не может считаться источником. Ссылки Б.С.Мягкова на «собрание Т.Н.Кисельгоф», из которого он якобы получил рукопись, безусловная липа. Наследники Т.Н.Кисельгоф (единственная и прямая наследница и по родству и по завещанию живет в Харькове; это Т.К.Вертышева; наследники Т.К.Вертышевой – ее сыновья), приняв наследство, никакого «собрания» Татьяны Николаевны не получили, не знают о существовании этого «собрания» и удивлены, каким образом владельцем этого «собрания», минуя законных наследников, стал Б.С.Мягков.
Им известно, что Б.С.Мягков действительно однажды побыал в Туапсе, Татьяне Николаевне чрезвычайно не понравился и никаких бумаг у нее – по крайней мере, с ведома покойной – не получал.
Позднейшее примечание. В те дни Татьяна Николаевна писала Анатолию Петровичу Кончаковскому (в дальнейшем основателю и директору Дома-музея Булгакова в Киеве): «Был у меня как-то булгаковед <Мягков>, думаю, что из-за любопытства. Он у меня попросил Ваш адрес, я ему дала, а потом узнала кое-что не в его пользу, – если он станет Вам писать, не стоит Вам с ним переписываться. Я до сих пор очень жалею, что дала ему Ваш адрес. Я Вас предупреждаю, а дальше – Ваше дело» (12. XII. 81). «О <Мягкове> я только могу сказать, что он меня обманул, может когда-нибудь будете у меня, я Вам расскажу – писать не буду» (24. XII. 81). И др. [1]
Судя по тону этих строк, кто-то из навещавших ее булгаковедов просветил ее в том, что Б.С.Мягков связан с ГБ и именно этой организацией внедрен в качестве агента в булгаковедение. Напомню, что люди поколения Т.Н. не только презирали, но и очень боялись гебешников.
К стыду своему я о миссии Б.С.Мягкова – несмотря на намеки Л.Е.Белозерской и другие обстоятельства – догадалась значительно позже, уже в конце 1980-х, когда любую информацию и даримые книги от знакомых булгаковедов из-за рубежа стала с загадочной последовательностью получать из рук посредника – Б.С.Мягкова. В книге «Записки о Михаиле Булгакове» (Израиль, 1997) Б.С.Мягков в этом своем качестве уже проходит трижды, прозрачно назван Майгелем, но без упоминания его собственных имени и фамилии. Сам Б.С. не стал делать вид, что не узнал себя; напротив, неупоминание его имени в столь щекотливой ситуации, по его выражению, «заметил» и даже счел нужным «отметить положительно и с благодарностью» (в письме, датированном так: «февраль–март 1998 г.»), тем самым подтвердив мою догадку. Около десяти лет тому назад Б.С.Мягков скончался, и я считаю себя вправе говорить вслух о том, о чем при его жизни предпочитала умалчивать.
Тем не менее рукопись через руки Татьяны Николаевны, по-видимому, все-таки прошла, и было это связано с именем литератора Анатолия Шварца, перед эмиграцией посетившего Туапсе. Не могу вспомнить, от кого именно мне стало известно об этом визите, но для меня это было второе упоминание имени Шварца. Первое состоялось в июле 1978 года: я говорила по телефону с вдовой Ивана Семеновича Овчинникова; она сказала, что воспоминания существуют, но что рукописи у нее нет, поскольку единственный экземпляр увез некто Анатолий Шварц, уехавший в Израиль.
Так вот, Мария Яковлевна, не Шварц ли является автором воспоминаний Овчинникова? Или кто-то другой, но Анатолию Шварцу что-то об этом известно?
Уж слишком живо написаны эти мемуары. С Иваном Семеновичем я была знакома, бывала у него, получила от него несколько писем. Совсе другой стиль! Об Ильфе и Петрове он рассказывал с удовольствием, но для сборника воспоминаний писать о них не стал...
2.Стоит обратить внимание на книгу Александра Лесса «Непрочитанные страницы», вышедшую в 1966 году. Елена Сергеевна не раз говорила мне, что записи ее рассказов в книге Лесса замечательно верны.
О том же – с присущей ей живостью выражения и свободой в выборе слов – она писала брату, А.С.Нюренбергу, в апреле 1963 года: «Ну, приходил сейчас этот журналист. Ну, тип, скажу тебе. Он-то, правда, очень симпатичный, но тип. Сидим в кухне с ним, как всегда, я угощаю его царским угощением, как он говорит. А он выспрашивает у меня то да это. Я, конечно, рада. Мне рассказывать про М. – наслаждение. И вот выдам ему какую-нибудь новеллу из жизни, а он сразу: позвольте мне это написать, это же какой рассказ! – Ну, первый раз я сказала – пожалуйста. Сегодня он мне принес его уже в написанном им виде, только попросил меня исправить, по-редакторски. Я сделала. ”Вы знаете, я уже сговорился с редакцией, это будет напечатано в июле, они так обрадовались, им так понравилось”. Потом, за угощением, я опять что-то рассказала такое, хлебное. ”Позвольте, я это тоже напишу, ведь это надо всем знать!” Ну, что ж... Потом, уже уходя, натянув пальто, нахлобучив кепку, выманил еще один случай и когда начал свою традиционную фразу, я ему сказала: – Вы у меня всю мою книгу растащите. А он: – Что вы, у вас, я вижу, столько материала, что на три книги хватит. Не жалейте. – А я и не жалею, потому что он хорошо пишет».
Приведу из записей Александра Лесса небольшой фрагмент – о том, как Булгаков знакомился с В.В.Вересаевым:
«Он хотел пожать руку автору ”Записок врача” – книги, которая взволновала его еще в те дни, когда он и не мечтал о литературной деятельности и работал земским врачом.
Дождливым осенним вечером Булгаков позвонил в квартиру Вересаева.
Дверь открыл сам писатель.
– Булгаков, – смущенно представился вошедший.
И от волнения почему-то снял галоши.
– Чем могу служить? – спросил Вересаев.
– Да, собственно, ничем, Викентий Викентьевич, – виновато пробормотал Булгаков, как бы оправдываясь за внезапное вторжение, – просто хотел пожать вам руку... Ваша книга ”Записки врача” очень мне понравилась...
Вересаев промолчал.
– Ну, до свидания, – после минутного неловкого молчания сказал Булгаков и стал надевать галоши.
– Погодите, а фамилия-то как ваша? – спросил Вересаев, приставляя к уху сложенную рупором ладонь.
– Булгаков.
– Как?
Булгаков повторил фамилию несколько громче, догадавшись, что Вересаев плохо слышит.
– Булгаков?.. Михаил?..
– Да.
– Так это вы – автор ”Записок на манжетах”?
– Я самый.
– Голубчик вы мой, – воскликнул Вересаев, – что же вы мне раньше не сказали?.. Раздевайтесь, пожалуйста, заходите, гостем будете!..
Так Булгаков познакомился с Вересаевым».
И дальше – о Вересаеве и драматической истории «совместной» работы Булгакова и Вересаева над пьесой «Александр Пушкин». Рассказ так и называется: «К истории ”Пушкина”».
Это нельзя назвать собственно мемуарами: Александр Лесс не был свидетелем описанных им сцен. И все же... Может быть, записки Лесса поместить в Приложении?
3. ...И по поводу тесемки булгаковского монокля. Надо же, два мемуариста помнят эту тесемку! Но на фотографии тесемки нет. И сам монокль сохранился (он был передан Еленой Сергеевной в Музей МХАТа). Это простое круглое стеклышко. Булгаков – прирожденный актер – так играл с этим стеклышком, что друзья запомнили и монокль и тесемку...
Отзыв
на Сборник воспоминаний о Михаиле Булгакове
Теперь уже не нужно доказывать, что Михаил Булгаков – очень большой писатель. Его книги выходят практически ежегодно, огромными тиражами. Его пьесы не сходят с театральных сцен, столичных и провинциальных, экранизируются для телевидения и кино, передаются в записи по радио. Произведения Михаила Булгакова переведены едва ли не на все языки мира.
С течением времени все отчетливее проявляется особенность этого писателя: его с увлечением читает молодежь – подростки, юношество; в книгах Булгакова их особенно привлекает благородный отсвет личности писателя; это уже отмечено в педагогических исследованиях. Почти любой библиотекарь почти любой массовой библиотеки подтвердит, что один из самых настойчивых читательских вопросов сейчас: «Что читать о Булгакове? Какие существуют мемуары о Булгакове?»
В 1965 году Е.С.Булгакова писала мне: «Комиссия собиралась у меня; в протоколе – о книге ”Современники о Булгакове”...Уже разосланы письма участникам (предполагаемым) сборника...»
С тех пор прошел 21год. Сборник собран. Сборник необходим. Его нужно выпускать наконец: чем скорее – тем лучше.
Перечитывая будущую книгу, могу сказать, что лучшую ее часть составляют материалы, вдохновленные Еленой Сергеевной и собранные некогда ею и С.А.Ляндресом. Это воспоминания мхатовцев, взволнованные и непосредственные, большей частью прекрасно написанные. (Последнее заставляет думать, что они уже отредактированы – С.А.Ляндресом; отредактированы в том живом общении с автором, когда автор воспринимает замечания редактора как добрый совет.) Здесь воспоминания Е.Калужского, Г.Конского, С.Пилявской, В.Шверубовича, М.Яншина и др. Искренние и эмоциональные, они доставят большую душевную радость читателям.
Прекрасно и доверительно написаны воспоминания В.Ардова. Волнующе и искренне – воспоминания А.Файко. Весомы и совершенно необходимы включенные в сборник мемуары Эм.Миндлина, П.Маркова, Ф.Михальского, М.Прудкина.
Удачно попали в Сборник воспоминания Н.Черкасова. Пожалуй, не всякий читатель заметит, что мемуары Черкасова среди «актерских» воспоминаний стоят несколько особняком: Черкасов, по-видимому, не был знаком с Булгаковым, он рассказывает о своей работе в спектакле по пьесе Булгакова «Бег», о работе над образом Хлудова – много спустя после смерти писателя. Тем не менее эти воспоминания будут очень уместны в книге.
В настоящее время, готовя Сборник к публикации, редакция дополнила его новыми материалами. Появились записи рассказов первой жены Булгакова – Татьяны Николаевны Лаппа (Кисельгоф), воспоминания И.С.Овчинникова, Наталии Ушаковой-Ляминой, В.Левшина. Переписал, значительно расширив, свои мемуары, С.А.Ермолинский. По-видимому, расширила свои воспоминания Л.Е.Белозерская-Булгакова.
Но существуют и другие материалы – частью в рукописях, частью опубликованные – не попавшие в поле зрения редакции.
Это воспоминания о детстве писателя – Н.А.Земской, А.П.Гдешинского, И.В.Кончаковской; о начале его работы в Москве – А.И.Эрлиха, И.С.Раабен; о Булгакове-драматурге – И.К.Колесовой, Е.М.Шереметьевой; воспоминания Е.Габриловича и др. (Библиографические, архивные и проч. данные – в Приложении.)
К ним я отнесла бы и художественно отшлифованные, но, к сожалению, не записанные, устные воспоминания писателя Леонида Ленча. (Очень важно уговорить Л.С.Ленча записать его воспоминания – они украсили бы Сборник.)
Есть и другие замечания к составу.
В Сборник ошибочно включена статья К.Паустовского «Булгаков и театр» (в Сборнике она озаглавлена «Булгаков-киевлянин»), написанная в 1962 году. Вместо этой статьи должна быть включена прекрасная мемуарная новелла Паустовского «Снежные шапки», написанная им год спустя, в 1963-м. (Библиографические данные – в Приложении.)
Представляется устаревшей и требует исключения из состава Сборника статья В.А.Чеботаревой (без названия, с. 31–34).
Пожалуй, без ущерба для содержания можно снять рассказ Л.Снежницкого о чтении пьесы «Адам и Ева» в Театре имени Вахтангова. Снежницкий, к сожалению, почти ничего не рассказывает собственно о чтении (этому посвящено полторы страницы из шестнадцати страниц воспоминаний), а просто подробно и близко к тексту, безусловно заглядывая при этом в текст, пересказывает пьесу «Адам и Ева». Впрочем, полторы-две страницы о самом чтении, может быть, все-таки использовать в Сборнике?
Хорошо бы ввести фрагменты из дневников Е.С.Булгаковой, особенно из тех тетрадей, которые она сама готовила к публикации, придавая им более мемуарный характер. (В отделе рукописей Библиотеки имени Ленина, в разных единицах хранения булгаковского фонда, есть и подлинные – разрозненные по событиям и датам – страницы воспоминаний Елены Сергеевны, но неизвестно, удастся ли «выбить» – прошу прощения за вульгаризм – у дирекции Библиотеки доступ к этим материалам.)
Хорошо бы ввести в книгу письма Михаила Булгакова – автобиографического, личностного характера письма – к В.В.Вересаеву, П.С.Попову, Е.С.Булгаковой. (Подробности – в Приложении.)
____________
Очень сложно положение редакции с неточностями в мемуарах авторов, которых уже нет в живых. Это прежде всего относится к воспоминаниям С.Ермолинского и В.Левшина. Положение усугубляется тем, что мемуаристы эти очень популярны у читателей и не публиковать их невозможно. (С уважением отмечу, что редактор, работавший с этими материалами, уже снял «воспоминания» Ермолинского о Татьяне Николаевне Лаппа – эти «воспоминания» имеют чисто литературное происхождение, источники их легко прослеживаются.)
Есть и другие, так сказать, добросовестные ошибки мемуаристов. В связи с чем у меня имеется предложение.
Я не принадлежу к числу литературоведов, которые считают, что чем больше сносок, тем лучше. Обильные «подвалы» уместны в диссертациях, обыкновенному же читателю мешают. В представленном Сборнике есть ряд отсылок к источникам цитат, и, внимательно просмотрев Сборник, некоторые из этих отсылок я бы убрала. Но зато очень хорошо было бы ввести – в разных местах книги и именно там, где имеются «добросовестные» ошибки мемуаристов, – несколько примечаний «от редакции».
Так, например, Т.Н.Лаппа (Кисельгоф) была уверена, что Ю.Л.Слезкин появился во Владикавказе в 1920 году «вместе с красными». Я ей объяснила, что она ошибается. Такого рода разъяснения она обычно, увы, усваивала слишком хорошо и в дальнейшем, случалось, доверчиво рассказывала своим интервьюерам не то, что помнила, а то, что усвоила из рассказов или публикаций литературоведа. Но в данном случае ошибка памяти оказалась прочной, и через несколько лет Чудаковой снова Т.Н. рассказывала, что Ю.Л.Слезкин в 1920 году во Владикавказ «приехал с красными» (см. с. 27).
Такого рода «добросовестная» ошибка есть и в мемуарах С.А.Ермолинского. Он полагает (см. с. 20), что когда Булгаков развелся с Любовью Евгеньевной и женился на Елене Сергеевне, они некоторое время жили «втроем». Этого не было. Булгаков совершенно порядочно устраивал свои семейные дела и, оформляя развод с Любовью Евгеньевной, снял ей комнату в другом месте, и в освободившуюся квартиру въехала Елена Сергеевнв с маленьким сыном. Булгаков поселился «втроем» не с двумя женами, как показалось Ермолинскому; втроем – с единственной женой и ее ребенком.
Если ошибочное утверждение мемуариста просто опустить, читатели, уже читавшие эти строки в другом издании мемуаров Ермолинского, решат, что вы скрываете что-то от них. В этом случае лучше тактичное, скупое примечание «от ред.» о том, что было на самом деле. Это не унизит мемуариста и сделает книгу более интересной для читателя, который должен понимать, что между фактом и памятью существует некий «зазор».
К каким-то рекомендациям в издательстве прислушались. Использовали их. Другие оставили без внимания. Гонорар за «Отзыв» любезно выплатили.
[1] А.П.Кончаковский. Кавказские письма. Киев, 2001. С. 155–156, 159 и др. Фотокопию этой книги мне любезно прислал Н.Н.Богданов из Москвы. Имена персонажей в письмах замысловато, хотя и прозрачно зашифрованы Кончаковским. Я позволила себе восстановить фамилию Мягкова, поместив ее в угловые скобки.