КРУГ 

Ставили новый дом: 
рыл экскаватор землю; 
что в ней - 
в машине , 
ясно все: 
по миллиметрам собраны детали, 
и пониманья нет- 
бесчувственность одна. 
Но почему толпа, 
забыв летящие дела, 
стоит, очарованием томима? 
И отчего? 
Он кажется животным чудным 
со множеством частей 
от множества собратов - 
бока и брюхо от слона, 
жирафья с перекрестом шея, 
с зубастой пастью бегемота 
ковшеобразная глава. 
А может, нет машины перед нами? 
А может, это кровь, 
что движет и людьми 
и сотворенью разума 
очеловеченье дает? 

Не бросай на пол 
хлебные крошки, 
не топчи ногами, 
пищу людскую,- 
уважай ломоть 
всякого хлеба,- 
хлебом жив человек. 
И не надо нам, людям, к хлебу 
относиться презрительно, чванно: 
ни к простому, ни к просяному, 
ни к пшеничному, ни к ржаному. 

В доме бабушки моей
печка русская медведицей,
с ярко-красной душой -
помогает людям жить:
хлебы печь,
да щи варить,
да за печкой
и на печке
сказки милые таить.

Горностаевый вечер -
он накинул на серые плечи
снежную шкуру
с хвостами снежинок...
Все как в детстве,
но я уже не буду
от стен отцарапывать льдинок
и, калачиком ноги, сидеть на окне,
нос расплюснув в стекло.
За окном в темноте
тени виснут в углах,
и, как Баба-Яга,
надо мною топорщится страх.
из сугробов ползет тишина,
заползает в трубу ,
и из печки глядит в темноту на меня
слепая ее башка.

Ровно в девять с шахт гудели гудки,
из-за белых готических елей
появлялися черные тени
и в сугробах играли вдогонки
золотые от ламп огоньки.
Да, огни...
Вот уже мне двадцать три!
И девчонка, и мысли ее
убежали назад...
А огни, как и прежде,
каждый вечер горят и горят...

Мой стол
мой нежный,
деревянный друг,
все ты молчишь,
из года в год стоишь
в таинственном углу.
О чем молчишь?
Чьих рук тепло ты бережешь?
Раскрой дарохраненье лет!

Молчание плывет в ответ.
Лишь черь резной
на выгнутой ноге стола
скрипит:
- Ах, сердце человечье
так беспечно.
Вещь не доверит
таинства ему.
Предмета суть
есть совершенство мозга.
А сердце -
сердце что ж - цветок,
само взойдет,
само цветет,
само завянет и уйдет.
А вещь без старости жива
и без младенчества ясна.
И не расспрашивай стола .
коль ты поэт...

Белые розы
увяли в стаканах,
лунные блики
лежат на столе
И я, рукою касаясь резьбы,
говорю:
мой стол,
мой мудрый друг,
прости, пожалуйста, меня!