Что ты ищешь, мой стих,
преклоняя колени
у холмов погребальных?
Для чего эти листья осины
у тебя в домотканом
подоле лежат?

О поэт!
Это ж слезы,
и плачи,
и вопли
я собрал на могиле
у наших солдат.

Ты возьми их -
и сделай весну.
Слышишь, аисты
крыльями бьют
на семи голубых холмах?

На синем, синем краю -
гарбузовым цветком земли
раскрываются солнца лучи,
как орандевый шар,
как тычина в лучах,
в желтых,тыквенных лепестках.

Вскинешь к солнцу ладонь,
а в ладони - душа.
Нет.
Не душа,
не весна,
а любовь!

ГОРНЫЙ ФЕВРАЛЬ

Ах! Какие здесь луны
стоят в вечерах
                          и в ночах
в конце февраля,
когда на склонах снега,
когда воздух, как раздавленный
плод,
по рукам,
по щекам по ресницам течет
ароматом весны,
прилипая к устам.
Ах!
        какие
                 голубые
                                огни
                                        от луны
освещают холм
и котловину, грязную днем;
при луне она - голубой цветок
с лепестками зубчатых гор.
В сердцевине цветка - дома,
золотые тычинки
огней-фонарей,
и над всем тишина, небеса,
голубые снега на горах.

ВЕСНА В ТАШКЕНТЕ 
Вся неделя моя - 
одержимое беспокойство. 
Шебаршат на душе сверчки 
и смычками цепляют 
нервы мои. 
И от их 
сучковатой игры 
нет покоя в моей груди, 
и хожу, 
            и хожу, 
                         и хожу 
по Ташкенту 
в деревьях я... 

Вы скворцов 
доверчивей все, люди!- 
думаете, это листья? 
Просто яблони 
и просто груши?... 

Вот проходит мимо 
женщина 
под рябью... 
Голова седая, 
а лицо как стебель, 
а глаза как серый 
тучегонный ветер... 
- Здравствуйте, поэт, - 
сказала я учтиво. 

Жаловалась Анна: 
- А я встала рано 
и в окно увидела цветы... 
А в моем стакане 
розы с прошлых весен - 
все не сохли розы. 
Из друзей никто мне нынче 
не принес весны. 
Я сейчас с мальчишкой 
здесь, на тротуаре, 
из-за ветки вишни 
чуть не подралась. 
Все равно всю ветку 
оборвет мальчишка... 

И проходит дальше. 
Голова седая, 
а лицо как стебель, 
а глаза как серый 
тучегонный ветер. 
И ложатся под ноги ей тени 
облачками... 
львами... 
с гривами цветов... 

Стихотворение, возникшее от роз, неба и весны 

Жил-был Саваоф на свете. 
Люди его называют - бог, 
а по-моему, он - 
                            прадед поэтов. 
Был огромен, как небо, бог, 
и седина покрывала 
виски и затылок его. 
Реки соков 
текли по мускулам рук и ног 
и впадали голубыми руслами 
в стволовидную шею его, 
поднимая лицо, 
как прозрачную гроздь. 
В обширном молчании 
шел по светилам поэт, 
а сбоку земля моя - 
над сугробами белого камня 
тихо несла голубеющий свет, 
лезвием горных вершин 
отсекая утро и ночь. 
Желтые ветви зорь 
падали, золотом расписав 
камни в дымчатых вечерах. 
И ошеломленный поэт, 
брови вверх приподняв углом, 
встал поперек пути 
и, планету схватив за хребет, 
положил ее между ног 
и сел. 
И камень, 
что может другие камни строгать, 
нашел среди гор поэт 
и, отломив от хребта кусок, 
сделал крупный резец себе. 
И землю вертел вруках, 
от видения нем 
и богатством матери горд. 
И долго сидел 
над землей Саваоф, 
высекая замысел свой. 
А когда он руки свои 
отделил от работ, 
положив у ступни отупелый резец, 
и встал - 
тончайшей розой 
из мраморных гор 
лежала земля... 

Так вот - без тревог и сомнений - 
идет по земле 
человеческий гений... 
1944 

Очень вкусен 
горный чеснок 
                         в мае. 
И я пошла за ним 
                          в горы. 
На склонах лежали 
знаменами маки. 
Навстречу бежали 
широколунные киргизята 
с охапками красных тюльпанов. 
Шли чинно, 
рукой подперев на плечах 
                                             горизонты 
за водой к роднику 
молодые киргизки. 
Из-под шелковых шалей 
на длинные косы 
сыпали блики 
пунцовые маки. 
А на самой высокой вершине, 
над смертью и жизнью, 
стоял длинноухий, 
стоял черноокий 
осел, 
упираясь 
копытцами в камни. 
И мне стало забавно. 
Обычно душа моя 
в тяжелое время 
старалась забраться 
поглубже в путь сердца 
и тихо сидеть там. 
Но животное было 
так тонко 
очерчено умной природой, 
так мудро 
водило ушами 
на фоне огромного 
синего неба, 
а чеснок 
так едуч 
и так сладок, 
что миг этот чудный 
осветил мои мысли 
и мозг мой, 
и все стало просто... 
1944