Главная страницаСтраница Д.Марковича

 

Крови нет?...

Я катался на велосипеде, двухколесном, делал круги по асфальту, сначала большие, потом все меньше... И упал . Мы жили на даче, кругом трава и сырая земля, не покатаешься, только перед домом небольшая асфальтовая площадка. Правда, вся в трещинах, и все-таки единственное место, где колеса не вязнут. Хозяйка говорит, что этот асфальт еще до войны здесь был. И я кружил по нему, пока не свалился. Мама еще вчера сказала - доиграешься, нельзя так машину наклонять. На большой скорости можно, я видел, мотоциклист даже по стенке ездил, поднимался наверх, ему скорость упасть не дает. Тем более, по ровному месту, хоть колесом крутись, если быстро. Меня трещины подвели, и, вот, свалился.

Здорово стукнулся, но это заживет, а вот велосипед... Наконец, мне его по- дарили, а теперь, может, и не починишь. Я сразу вскочил, но остановился, посмотрел на колено. Оно было очень странным - совсем белое. Раньше я не так стукался, до крови, и теперь был уверен, что кровь обязательно будет. Ведь сильно приложился, и велосипед далеко отлетел, валяется около куста, что с ним?.. Надо взять его, посмотреть, а я стою, смотрю на колено.

Наверное, у меня крови нет. Мама говорит - " ты малокровный, вы все такие, дети войны..." Она кормит меня овсянкой, каждое утро каша, каша... Бабушка говорит, в ней железо. " У тебя веки бледные... - отворачивает веко и показывает всем, - смотрите, голубые, где же его кровь?.."

Может, действительно, крови нет, вот и колено совершенно белое, хотя стукнулся ничего себе... Что же теперь будет? Я должен сморщиться весь, как яблоко, которое давно сорвали и не едят. "Почему не ешь яблоки, теперь их только в компот! - бабушка сердится на меня, - не забывай, в них железо..." Раньше у меня была кровь. Меня в школе стукнули по голове, и струйка текла по шее и даже по спине, пришлось кожу зашивать. Но это давно было, еще зимой, а теперь, может, другое дело...

И вдруг вижу, появились маленькие капельки, совсем малюсенькие, розовые, их много-много, каждая видна в отдельности, они растут, начали сливаться в большие, темные, и кровь, наконец, закапала как следует. Я сначала обрадовался - значит, есть во мне кровь, а потом испугался - вдруг вся вытечет... И похромал домой.

Мне наложили плотную повязку и дали хлеб с маслом, до обеда. И я пошел смотреть велосипед. С ним ничего не случилось.

 

Раз в месяц

Раз в месяц мы с мамой ходим в диспансер. Вернее, ходит она, а я всегда с ней. Маленький белый домик у вокзала. Здесь интересно, ходят разные поезда, вагоны сходятся и расходятся, звенят звоночки, по радио громким голосом говорят - "Иванов, не туда, не туда! Зайди к дежурному!" - и еще разные слова, которые в другом месте по радио не услышишь. Деревья черные, потому что кругом паровозы, от них много копоти. А домик чистенький, как будто вчера покрасили белой краской, окна приветливые, с зелеными занавесками. Туда меня не пускают, мама говорит - " мало ли что..." Я сижу напротив на коряге, ее когда-то выбросило море, она белая от соли и твердая как камень. Я забыл сказать, море через дорогу, я к нему привык и вспоминаю только когда очень дует с той стороны, осенью. Тогда я тепло одеваюсь, и все равно сижу, жду ее. Ее там поддувают. Легкое окутано плотной оболочкой, как одеялом, в нем ни щелочки, ни трещины, и если между оболочкой и легким вколоть длинную иглу и по ней пустить воздух под давлением, то легкое сжимается. Оно, правда, тогда плохо дышит, зато быстрей выздоравливает. В нем микробы - палочки, они тоже окутаны плотной оболочкой, похожей на воск, и лекарства к себе не подпускают, потому лечиться долго. Но все-таки можно вылечиться, мама говорит, надо надеяться, и вот мы ходим сюда, лечимся.

Иногда она выходит веселая, говорит - хороший анализ , и мы идем пешком через город, по круглым камням, покупаем мороженое и постепенно едим, надо сосать и держать во рту, пока не нагреется... Иногда она выходит и говорит - ни то ни се, никто не знает, лучше или хуже. Мы садимся на трамвай и едем по берегу вдоль заборов, кранов, мусорных куч, здесь плохо пахнет, мама говорит, тухлыми яйцами, это водоросли гниют. Там, где я сижу, не пахнет, берег асфальтовый, гладкий, ходят люди, смотрят на воду и корабли. Они разговаривают и смеются. Я сижу, жду, говорю себе - ничего не будет, сейчас она выйдет веселая и мы пойдем пешком. Но она выходит ни то ни се, поддули и ничего не сказали. Мы едем вдоль берега. Вода серая, сливается с небом, далеко в море длинные корабли, еще дальше маленький бугорок, на нем красная точка. Это остров и маяк - он указывает кораблям путь в бухту. Мама говорит, до войны они с папой ездили на тот остров, там высокая трава, гуляет ветер и ничего больше нет. Только этот маяк. Его давно построили, на нем работает сторож. Он ездит на работу с соседнего острова, включает лампу и дежурит до утра.

Мама вздыхает:

- Я завидую ему, вот это работа, свежий воздух, он всегда здоров.

Она тоже почти здорова, и еще не старая, а ходит сюда раз в месяц, подумаешь, болезнь... Мы едем, трамвай разгоняется, потому что вниз, потом поворачивает в парк. Уже не видно воды, но воздух еще пахнет морем.

- Когда теперь?..

- Через месяц обязательно.

Я сижу на коряге, в ней круглые дырочки просверлены, это жучок, и написано - "Леня... 1947... Вагоны стукаются, звенит звонок, голос зовет Иванова, мама выходит, выходит, выходит...

 

В памяти

У моего приятеля две замечательные вещи. У него вообще интересно, я люблю к нему приходить. Он живет в своей комнате в глубине большой квартиры. Он выходит мне навстречу из полутьмы, бледное лицо светится, он сдержанно говорит - " а, это ты..." - и мы идем к нему. В крошечной комнатке стоит диван, на котором он спит, у окна стол, заваленный книгами, один стул - и больше ничего не помещается: чтобы разговаривать, надо сесть. Он садится на диван, я на стул. К нам льется слабый свет со двора. За окном немного серой земли и растет большой каштан с широкими листьями. Остальная часть двора вымощена крупным булыжником, так что на велосипеде здесь не покатаешься. Правда, велосипедов у нас нет, и вообще, мало у кого они есть. Зато у Сережи в комнате живут две замечательные вещи.

На подоконнике стоит телевизор, большой деревянный ящик с экраном размером в почтовую открытку, с толстой водяной линзой, на ней розовая пленка - для цвета. Вечером на диване и стуле сидит вся семья, и если приходят соседи, то дверь в переднюю оставляют открытой, и там сидят и стоят. Сережа терпит посетителей по вечерам, зато днем остается с телевизором наедине. Даже когда телевизор молчит, смотрит темным глазом - и то приятно посидеть рядом с ним. "Хорошо, подоконники широкие, иначе мне телевизор не отдали бы..." Дом старый, стены такие толстые, что до форточки Сережа достает палкой или влезает на подоконник с ногами. Если бы не подоконник, телевизор поставить было бы некуда. Это первая замечательная вещь.

Вторая вещь висит на стене на длинном черном ремешке. Это немецкий фотоаппарат, называется "Робот", довоенный еще. Он маленький, квадратный и очень тяжелый, у него широкий объектив, который целиком вдвигается в корпус, а когда нужно - высовывается, мощный и зоркий. Взводишь затвор, и тут же внутри "Робота" что-то ворчит и шевелится - это он перематывает пленку. Сам думает - не даст тебе ошибиться.

Мы говорим, телевизор молчит, слушает, "Робот" висит на стене - ждет... Наконец, Сережа предлагает:

- Пойдем, что ли, пощелкаем?..

Я как бы нехотя соглашаюсь:

- А что, пойдем...

Он великодушно разрешает:

- Возьми аппарат, - и идет одеваться.

Я беру "Робот" - тяжелый, в теплой старой коже, и выхожу. Мы спускаемся во двор, идем по круглым камням к выходу на улицу.

- К морю?..

Конечно, к морю. На широкой аллее под старыми ветлами ждут нас скамейки, здесь просторно, пустынно, ветерок приносит запах водорослей, серебристые листочки бьются, трепещут... Сережа нажмет на трескучую кнопочку, застежка отскочит, и "Робот" уставится на нас внимательным глазом...

Потом, в темной ванной комнате, в душной тишине, мы будем следить за тем, как на красноватой от света фонаря бумаге появляется, растет, постепенно темнеет то, что должно быть темным, и остается светлым светлое - как в памяти нашей.

 

У нас во дворе

У нас во дворе небольшой беленький столбик. Здесь раньше проходила дорога, и столбик показывал, сколько еще идти. На нем было написано число. Дорога давно в другом месте, а столбик остался. У нас постоянно чинят асфальт, заливают сверху дыры и трещины, и столбик почти совсем ушел в землю, и на нем давно ничего не написано. Сколько раз хотели вытащить, он соседу мешает заезжать в гараж. Но так и не собрались с силами, ведь он сидит в земле глубоко-глубоко, стоит у той старой дороги, что теперь под толстым асфальтом. Я видел фотографию - мелкий камень, утрамбованный гравий, кругом двухэтажные деревянные домики. Мама той дороги не помнит, тогда ее еще не было, а бабушка была, но все забыла. Наш дом уже стоял, говорит, потом новый фундамент подвели, каменный. А про дорогу ничего сказать не может, была какая-то. Я, говорит, под ноги тогда не смотрела. Она ездила в коляске. Я видел на фотографии - шагает лошадь, за ней коляска, дамы в шляпках сидят...

Я говорю Севке:

- Давай прыгать через столбик.

А сам думаю - это просто, разбежаться получше, упереться в верхушку ладонями, приподнять немного себя, чтобы, перелетая, не задеть...

Не успел подумать, как он прыгает, и очень лихо перескочил. А я остановился. Представил себе, как падаю на столбик, и зажмурился. Не допрыгнешь, а он тебе прямо в живот! Я очень хорошо все себе представляю, и потому трус. Но этого никто не знает, и не должен узнать. Вот соберусь с силами и прыгну! Уже нельзя отступить. Зачем только предложил прыгать через этот дурацкий столбик! Я не ожидал, что он так быстро соберется, он всегда позади меня. А тут что-то случилось, и он без подготовки, без разбега, руки вперед, все правильно... и довольно высоко оказался, приземлился даже дальше, чем я ожидал.

Я говорю ему:

- Знаешь, тут дорога была, по ней каторжников водили, в цепях... а столбик, вот, остался, хотя машине, конечно, мешает.

- Прыгай, - он говорит и слушать не хочет ни про фотографию, ни про мелкий камень, ни про коляски, его история не увлекает.

- Здесь еще бабушка моя жила, на втором этаже...

А он разбегается и еще раз, даже выше, чем в первый, так и пронесся над столбиком как самолет или метеор. И откуда он научился? Я его с первого класса знаю и никогда за ним ничего подобного не замечал. Я всегда первым был, а потом уж он. Мы как-то убегали от бандитов... ну, не совсем бандитов, но очень сердитых ребят. Мы шли в темноте, а навстречу две девчонки. Я говорю - давай, испугаем их. Накинули курточку на две головы и обнявшись как одна фигура, двинулись на них, заревели страшными голосами. Они, конечно, завизжали и бежать, а потом нас хотели поколотить ребята из их подъезда, но не поймали. Мы изо всех сил припустили, и я, конечно, впереди...

Я только хотел подойти к столбику, небрежно так опереться, попробовать, высоко ли падать... а он в третий раз разбегается, и... Неважно получилось - перелетел все-таки, но задел ногой. Проехался по камню, захромал, и даже зашипел от боли. Смотрим - у него широкая ссадина чуть выше колена, кровь сочится. Я отдал ему свой платок, и он побежал к крану. Тут уж я подошел к столбику, положил на него обе ладони, и прыгнул. Оказалось очень легко.

Он возвращается, чулки намокли и в ботинке вода хлюпает. Прыгать ему, конечно, расхотелось.

- Ты неправильно прыгал, - говорю, - техники никакой. Смотри, как надо.

Положил руки на столбик и прыгнул. Здорово показал. Он удивился:

- Я думал, ты струсил, а у тебя вон как получается...

- У тебя тоже неплохо, - говорю, - а что споткнулся, с каждым бывает.

 

Вернуться к оглавлению сборника
Используются технологии uCoz